Федор Чешко - Витязь Железный Бивень

Фурст криво усмехнулся и снова зашарил под каблуками в поисках очередной палки.

— Додумался-таки... — с непонятной горечью сказал он. — Коли даже ты догадался, то припожаловавшая с тобою достойная дама и подавно уразумела... Легче легкого, правда? Бочонков десять прикопать у подножий окрестных утесов, протянуть к ним равновеликие пороховые шнуры, запалить, и... Только имеется тут одна предосаднейшая загвоздка: Катастрофа. Понимаешь, маленький, если произошедшее повторимо, то повторится оно со всеми подробностями. Не знаю, сильно ли затронули беды столетней давности прочие земли, но уж нашим-то зацепившимся кусочкам достанется полной мерой — как тогда... — Фурст выволок-таки из-под подошв сучковатую ветку, изломал ее и швырнул в костер. — Мой батюшка натворил бед по неосмотрительности, хоть какое-то ему извинение. А уж мы, если решимся...

Фурст замолчал. Леф немного выждал, потом сказал тихонько:

— Но если оставить по-нынешнему, придется всем пропадать...

— «Благородство намеченной цели лазурным сиянием изливается на ведущие к ней пути, и в сиянии этом даже грязь обретает способность сверкать прозрачней и чище драгоценных каменьев...» — выразительно процитировал Фурст. — Так учат всемилостивейшие орденские священства, которых ты, мой маленький душевный дружочек, совершенно справедливо не жалуешь.

Леф только вздохнул в ответ. Парню вспомнился дом с башенкой, одна из первых бесед с высокоученым эрц-капитаном, его слова о том, что никто не имеет права подменять собственной волей судьбу другого человека. В свое время такие соображения не позволили Фурсту даже учредить бдительную опеку для сбережения нужного ему паренька от всяческих опасных случайностей, которыми так богата жизнь Арсдилона. А нынче-то речь не об одном человеке идет. Нынче речь идет о таком количестве судеб, что и подумать жутко.

— Не понимаю, — растерянно протянул виртуоз стали. — Выходит, что из опасения за благополучие нынешних соотечественников вы готовы примириться с поголовной гибелью их потомков?

Леф вдруг предостерегающе вскинул руку:

— Постойте, господин Учитель! Почтеннейший эрц-капитан еще не изволил вникнуть во все обстоятельства дела. — Он обернулся к Фурсту. — Тут, видите ли, есть две загвоздочки. Во-первых, ваш досточтимый батюшка нарушил исконную естественность событий, так что уничтожить последствие его вмешательства и означает предоставить людей их настоящей судьбе. Что же касается необходимости определять участь многих людей, то (извините мою дерзость) от этого вам увильнуть уже не удастся. Какое бы решение вы ни приняли — взрывать либо не взрывать Прорву, — оно все равно будет решением участи множества людей и даже поколений. Тут ведь речь не о том, делать или не делать, тут даже бездействие получится действием. Разве не так?

Высокоученый эрц-капитан Фурст оторопело уставился на парня. Потом, сухонько рассмеявшись, обернулся к начальнику своей охраны и вымолвил:

— А маленький-то вырос! Ведь уел меня, старика, — не сходя с места, уел и костей не выплюнул. Ай да дружочек!

Гуфа, слушавшая все эти речи с нескрываемым напряженным интересом, вдруг решительно поднялась.

— Я извиняю себя, однако же мне пора в назад. Очень отличных людей каждый миг могут стать убивать; может быть, они уже убиваемы, а я тут. Опять извиняю себя, но тут я впредь не нужна: о прошлом мы поняли все, что могли хотеть, а решать будущее мне бесполезно. Решать должен, кто сделает, а у нас сделать нет возможно: мы не ведаем необходимо сильных снадобий.

— Да как же так, рассудительнейшая чародейка! — Леф готов был присягнуть хоть на первом Кресте, что в голосе Фурста проскользнуло злорадство (Как же, ему от решения увильнуть не удалось, а тут кто-то хочет отойти в сторонку?! Еще чего!). — Я уразумел из рассказов своего юного друга, что уж порох-то в вашем мире сумели повторить. Так, может, с вашей стороны его и довольно? Вы же специально не осматривали окрестные скалы — ну как вблизи отыщется подходящая осыпь, такая, что только стронь! А?

Дело грозило началом нового препирательства, но положение негаданно изменил Огнеухий. Лишь отчетливый дух горелого мяса мешал Лефу окончательно позабыть о присутствии этого неподвижного и безгласного чудища. Поэтому, когда оно вдруг заговорило, парень вновь едва не схватился за меч.

— Я понял: быстрые лапы тебе пока без нужды. — Кажется, возле горного эрц-капитанского логова Лефу довелось видать все-таки не эту самую тварь: та, давнишняя, куда хуже владела арси. — Я уведу тех, что остались.

— Да, — кивнул Фурст. — А почему ты сказал «пока»?

— Так сказалось, — просипело чудовище, поднимаясь на ноги.

Леф тоже вскочил.

— Я с Гуфой уйду, — торопливо выговорил он, глядя куда-то между Фурстом и господином Тантарром.

Виртуоз стали круто изломил бровь, а Фурст на удивление спокойно спросил:

— Ты уходишь совсем?

Ветра Всемогущие, да Леф бы сам с удовольствием спросил об этом кого-нибудь!

— Я должен помочь... Не могу их бросить... Я там нужен пока... — вот и все, что он сумел промямлить в ответ.

Впрочем, Фурсту, кажется, хватило и этого. А Лефу — нет. Его вдруг осенило, кому можно задать проклятый изувечивший душу вопрос.

— Стой... Стойте, вы... Как вас — отец? — Губы плохо подчинялись парню; его невнятный хрип вряд ли сумела разобрать даже сидящая рядом Гуфа, но шагнувший прочь от костра Огнеухий замер и медленно обернулся.

— Скажите... Ученый господин обмолвился, будто вы умеете видеть заранее... Скажите, я вернусь? В Арсд, в свой мир, — вернусь?

Леф смотрел прямо в жуткое скомканное лицо чудовища, но всей кожей чувствовал на себе недоуменные, почти испуганные взгляды Фурста и Учителя. Конечно же, они не поняли; конечно, спрошенное кажется им проявлением самого обычного страха. В такой миг, после таких разговоров бывший кабацкий певец, вышибала, недоученный школяр и все остальное способен думать только о будущем своей шкуры. Мгла Бездонная, да неужели же они действительно так думают?!

— Нет.

Это сказал Огнеухий. Его глаза снова на миг выцвели жаркой белизной, и он повторил:

— Нет. Они так не думают.

Еще миг тяжеловесного молчания, и вновь сиплый голос из кривого неподвижного рта:

— Твой вопрос я не могу ответить. Отцы не видим просто, что будет потом. Отцы видим, что будет совсем потом, если не очень потом будет так. — Он как-то особенно громко застонал, и голос его сделался еще невнятнее. — Человек уронил горшок. Пришел другой человек, нашел осколки. Сложил — вышел горшок. Поступки — осколки. Сложил вместе — будущее, судьба. Тебе скажу одно: как ни решишь, плохого не вижу. Другого не скажу — незачем. И тебе, дряхлая, — он чуть повернул лицо, переведя взгляд куда-то поверх Лефова плеча, — не скажу, почему взялись отцы. Не поймешь.