Федор Чешко - Витязь Железный Бивень

Так продолжалось до вечера. А потом, когда небо за окном воспалилось, как неухоженная старая рана, Гуфа внезапно встряхнулась и прикрикнула на остальных; «Ну, чего ж вы расселись? Вы кончайте сидеть! Кольца-то греются потихоньку — разве не чувствуете?!»

Теперь, после окрика, они и вправду почувствовали, что даренные старухой ведовские кольца зреют осторожным теплом. Значит, дремотное оцепенение, как-то незаметно овладевшее всеми, кроме неугомонной старухи, объясняется не одной только усталостью...

Нурд не пошевелился, и распоряжаться принялась Гуфа. Заставив мужиков несколько раз повторить несложное заклятие, предохраняющее от выявленной кольцами порчи, старуха велела Хону с Торком вооружиться и охранять вход, а сама подхватила с пола проклятую трубу, запалила трут от очажного пламени и, кряхтя, полезла к стремительно темнеющему оконцу. Добравшись до середины бревна, она приостановилась и окликнула воинов:

— Наберите-ка из Нурдовых запасов побольше шлемов да накидайте их в проход.

— Зачем?! — вытаращил глаза Хон.

— Эх ты, воин! Не спрашивай, делай лучше. А как сделаешь, пробегись по ним. Понял, что ли? Ежели понял, так не сопи, шевелись живей!

— Слышь, старая, может, лучше бы вместо тебя мне наверх? — решился подать голос Торк.

Старуха отмахнулась. Мужики видели, как она вскарабкалась на подоконный настил (а это далось нелегко — при старческой-то немощи да еще и с увесистым нездешним оружием под мышкой). Добралась и замерла, тяжко дыша.

Хон и Торк оказались правы: послушники вернулись, и привел их кто-то умный. Гуфа даже не сразу сообразила, что за диковины такие неуклюже, однако довольно шустро выползают из-за остатков древней ограды. А были это громоздкие, способные заслонить собою несколько человек щиты, сплетенные из толстых упругих прутьев, — защита от пращных гирек куда более надежная, чем железные латы. Возможно, старухе пришлось бы гораздо дольше гадать о смысле увиденного, но один из щитов внезапно опрокинулся — наверное, кто-то из троих прятавшихся за ним послушников споткнулся, упал и сбил с ног остальных. Глядя, как неуклюже барахтаются ряженные в проклятые панцири увальни, как они, словно нарочно, мешают друг другу встать и снова прикрыться своей плетенкой, Гуфа захохотала. Она очень постаралась, чтобы хохот получился обидным и громким, а у Хона и Торка хватило сообразительности присоединиться к ее веселости. Послушники мгновенно замерли; их щиты словно прилипли к камням. Отсмеявшись, старуха выкрикнула:

— Может, поговорим?

Несколько мгновений тишины, и вдруг ясный спокойный голос, исполненный ленивой снисходительности, внятно спросил:

— Да разве ж нам с тобой есть о чем говорить?

— А думаешь, не о чем? — Гуфа нарочито зевнула. — Вовсе у тебя голова червивая, если так думаешь. Что ж, нет так нет, гони своих братьев-послушников нам на расправу, коли тебе их не жалко.

— Мне жалко всех братьев-людей, даже тех, кто преступил обычай и утратил почтение к Бездонной Мгле.

— Про обычай молчал бы! — не удержалась Гуфа, но голос продолжал кротко и грустно:

— Мне жаль всех. А потому я не стану гнать на убой своих младших братьев, и вас не стану губить ни железом, ни камнем, ни жгучим огнем. Я вас тихо изведу, споро и не жестоко. Прямо теперь.

— Это ведовством, что ли? Ты мне — мне! — ведовством грозишь?! — Гуфа снова захохотала. Даже у Хона и Торка от этого смеха взмокли спины и лбы, а ведь Хон и Торк от самой старухи знали о постигшем ее бессилии.

В голосе Гуфиного собеседника что-то еле заметно переменилось, но спокойную жалость свою он сохранил.

— Я не грожу, неразумная. Я объясняю тебе скорую вашу судьбу. Неужели ты мнишь себя могущественнее Бездонной Мглы? Неужели события нынешнего дня не пошатнули твою уверенность?

— А что такое случилось нынешним днем? — ехидно спросила Гуфа. — Что вышло из того, что вы затевали? Да ничего! Меня вы не погубили, Торка с Хоном не погубили. А Нурда... Вон у тех, дохлых, можешь справиться о его здравии.

Было неясно, понимает ли невидимый собеседник, что Гуфа врет. Все так же спокойно он принялся нараспев выговаривать нечто совершенно непонятное для стерегущих вход мужиков — то есть все слова были вроде бы знакомыми, но вот соединял их казавшийся не имеющим владельца голос в какую-то совершенную несусветицу! И от этой на первый взгляд вроде бы даже забавной бессмыслицы повеяло вдруг такой леденящей жутью, какой воины еще не испытывали. Небывалым свирепым жаром полыхнули ведовские кольца. Наконец-то очнувшийся от своего тягостного оцепенения Нурд суетливо зашарил ладонями по стене, пытаясь встать во весь рост, и вдруг обмяк, медленно повалился на бок. Хон слышал, как Витязь хрипит, будто душат его, и хрип этот становился все беспомощнее, все глуше... Столяр хотел броситься к Нурду, но вместо этого почему-то шагнул навстречу пахнущему вечерней сыростью сквозняку — наружу, под звезды, под метательные копьеца серых, и уже задребезжал, вывернулся из-под ноги самим же Хоном брошенный в проход шлем, потом еще один, и еще, только Гуфа ошиблась, они почему-то совсем не мешали ходьбе; а за спиной слышны твердые размеренные шаги Торка, и идти недалеко, совсем-совсем недалеко, вот уже и поворот, а за ним — небо, пропитанное кровью гибнущего в мучениях солнца...

Нет, еще не суждено было им сделать последние шаги по земле и первые по Вечной Дороге. Помешала Гуфа. Вовремя сообразив, что Истовый собирается говорить заклинательные слова, старуха сумела уберечься, заткнув пальцами уши. А потом... Из всего ведовского богатства остались ей кольцо да амулет, правящий мелкими хворями, — вот он-то и пригодился. Выманивающая мужиков на погибель скороговорка внезапно оборвалась раскатистым трескучим чиханьем. Слышно было, как говоривший ругнулся сквозь зубы, набрал воздуху в грудь, готовясь продолжать, но заговорить не смог — снова чихнул. А потом еще раз чихнул. А потом еще раз. И так без конца.

— Вот какая цена вам да вашему ведовству, — процедила старуха.

Кто-то из послушников принялся громко считать. Дойдя до тридцати, бросил — то ли надоело, то ли дальше обучен не был. А чихания продолжались.

Новый голос (хриплый, клокочущий, без малейшего намека на доброту или жалость) прокаркал не то из-за послушнических спин, не то прямо с неба:

— Все равно вам не одолеть! Нас множество, у нас оружие, убивающее вдалеке...

— А у нас вот что. — Гуфа высунула наружу жерло проклятой трубы и притиснула к запальному отверстьицу тлеющий трут. Громыхнув, труба дернулась и едва не сшибла старуху с шаткого настила. Серые не могли этого видеть, зато они видели, как брызнул щепой и обломками один из щитов. Прятавшиеся за ним послушники остались целы, но до того испугались, что бросили свою передвижную защиту и кинулись наутек. Кое-кто из соратников наладился было вслед за ними, однако свирепый окрик обладателя хриплого голоса вернул их назад. Еще несколько мгновений снаружи слышался сдавленный гомон, и между колышущимися щитами засновали отблескивающие железом фигуры — похоже, старшие братья наводили порядок, причем не одними только уговорами. Потом суета улеглась, и в наступившей тишине невидимый Гуфин собеседник прохрипел: