Артур Дойл - Затерянный мир (сборник)

Бум-бом, бум-бом

Если сможем, то убьем.

Прозрачная, как хрусталь, река, задумчивые исполины кедры по берегам, — вся природа, казалось застыла в безмятежном благодушии. И сквозь эту умиротворенную естественную тишину странным диссонансом пробивался бросаемый венцом природы человеком барабанный клич.

Бум-бом, бум-бом

Если сможем, то убьем.

Неслось с востока.

Бум-бом, Убьем.

Отвечали с запада.

Барабаны трещали весь день. Их грозный рокот всякий раз неизменно повергал в ужас наших темнокожих товарищей. Даже храбрый метис Гомес, казалось, был напуган.

Однако в этот день я открыл и запомнил одну простую истину: как Саммерли, так и Челленджер обладали неким высшим типом отваги, отваги продиктованной жаждой научного познания. Эта жажда забросила Дарвина к аргентинским дикарям чаучос, а Уолласа к малайским охотникам за скальпами. Милостивая природа устроила человека так, что он не способен полноценно исполнять одновременно два дела. Поэтому, если он с головой погружен в науку, в его сознании просто не остается места для других забот и переживаний. Весь день под не смолкавшие грозные барабанные дроби оба профессора с неописуемым вниманием наблюдали птиц в свободном полете, изучали какие-то стелющиеся по берегу кустики, изредка обмениваясь идеями в форме довольного покрякивания или ворчливого бормотания Саммерли, или внезапно громыхавшего смеха Челленджера. При этом оба ученых, то и дело прибегали к латинской терминологии, имевшей вдобавок благоприятное свойство удерживать обеих ученых от ставших привычными свар. Они, совершенно не слушая угрожающего рокота индейских барабанов, увлеченно вели полемику, как будто находились не в дремучих джунглях, а в гостиной клуба «Королевского научного общества» на Сент-Джеймс стрит. Один раз, правда, они все-таки обратили на них внимание. Однако и в этом случае их беседа превратилась в диспут на этнографическую тему.

— Каннибалы, племени миранья, или амахэуйака, — сказал Челленджер, указывая большим пальцем на джунгли в направлении, откуда доносились барабаны.

— Вне всякого сомнения, сэр, — ответил Саммерли. — Как и большинство населяющих эти места племен, я склонен рассматривать их как представителей некоторых ответвлений монголоидной расы и как носителей полисинтетического речи.

— В отношении полисинтетического языка — целиком с вами согласен, — вежливо согласился Челленджер. — Я наблюдал в этих краях не менее ста племен и ни разу не встречал другого наречия. Но ваш тезис о монголоидной принадлежности с моей точки зрения — сомнителен.

— Полагаю, что даже ограниченные знания сравнительной анатомии способны подтвердить справедливость моих выводов, — заявил начавший раздражаться Саммерли. Челленджер резко выставил подбородок, так, что от его лица осталась одна борода и ленточка на шляпе-канотье.

— Вне всякого сомнения, сэр, ограниченными знаниями, можно прийти к сделанному вами выводу. Однако, доскональные знания скорее всего приведут к противоположному.

После этого ученые несколько секунд пожирали друг друга исполненными неприязни взглядами. А издалека, не замолкая, неслось:

Бум-бом, бум-бом

Если сможем, то убьем.

Ночью мы закрепили наши челны на середине русла, сбросив вместо якоря обвязанные веревкой тяжелые камни, и приготовили оружие для отражения возможной атаки каннибалов. Однако ничего не случилось, и с рассветом мы продолжили наш путь по воде. Барабанный бой, постепенно затихая, остался позади. Около трех часов пополудни мы добрались к очень крутым порогам, простиравшимся в длину не меньше, чем на милю. Как раз здесь в первой экспедиции Челленджер потерпел аварию. Должен признаться, что вид этих порогов меня обрадовал, так как они служили вещественным подтверждением, хоть и слабым, правдивости его истории.

Индейцы перетащили сначала лодки, а затем и все снаряжение, а мы с винтовками за плечами следовали за ними, прикрывая их сзади от непредвиденной опасности, которая могла таится в лесной чаще. К вечеру мы, благополучно обойдя пороги, прошли на лодках еще около десяти миль, а когда стемнело, стали на якорь на ночевку. По моим расчетам, это место отстояло от Амазонки не менее чем на сто миль.

Рано поутру снова тронулись. С самого рассвета профессор Челленджер был чем-то обеспокоен. Он до боли в глазах всматривался поочередно в очертания обоих берегов. Внезапно, испустив радостный возглас, он указал на одиноко стоявшее у самой воды покосившееся дерево.

— Как, по вашему, что это? — спросил он.

— Разумеется, пальма Ассаи, — ответил Саммерли.

— Именно. Это та самая пальма Ассаи, которую я в прошлый раз запомнил как ориентир. На полмили выше по течению у противоположного берега есть тайная протока. Видите, в том месте деревья растут так же густо, как будто под их стволами нет воды. Удивительный каприз природы, не так ли? Протекающая здесь река совершенно закрыта от любопытных взоров. В том месте, где на смену темно-изумрудным кустарникам приходят светло-зеленые камыши, как раз между хлопковыми деревьями находятся известные только мне ворота в неведомый мир. Сейчас увидите сами.

Здесь и вправду оказалось удивительное место. Достигнув светло зеленых зарослей камыша, мы несколько сотен ярдов продвигались сквозь них, отталкиваясь шестами от дна, пока не вышли в неглубокий, прозрачный ручей, очень медленно текущий по песчаному руслу.

В ширину он достигал не менее двадцати ярдов и по обоим берегам был обрамлен обильной растительностью. Ветви деревьев и больших кустарников, переплетаясь, создавали над нами свод, и вдоль этого, естественного туннеля плавно струился ручей чистой, как слеза, воды, игравшей из-за отраженной листвы, изумрудными переливами. Прозрачный, как хрусталь, неподвижный, как зеркало, зеленоватый, как грань айсберга, он простирался перед нами под сенью лиственной аркады, насколько хватало глаз. Каждый взмах весла производил легкий убаюкивающий всплеск, от которого по гладкой поверхности тысячами прохладных искр разбегалась водяная рябь. Да, поистине эта удивительная речушка могла вести только в страну чудес. Барабанов больше не было слышно. Все признаки присутствия человека исчезли. Зато чаще стали попадаться животные. По их бесстрашному поведению было понятно, что они никогда не встречались с охотниками. Пушистые маленькие черно-бархатистые обезьянки с белоснежными зубами и светящимися хитрыми подвижными глазками что-то верещали нам вслед. Иногда с берега плюхались в воду кайманы; их крики сопровождались тяжелым, саднящим душу всплеском; высоко взлетавшие брызги достигали листвы. Из просвета между кустов выглянула морда тапира; будто с удивлением осмотрев наши лодки, он лениво заковылял прочь. Однажды встретилась пума. Грациозно неся свое рыжее стройное тело, она стремительно укрылась в кустах, успев на прощание окинуть нас через плечо взглядом горящих злостью глаз. Никогда раньше мне не приходилось видеть такого количества самых различных птиц; особенно болотных. Кого здесь только не было. Аисты, цапли, ибисы, кулики, собравшись небольшими группами из синих, красных, белых особей сидели, или стояли, на каждом павшем, каждом косо растущем стволе. Просматриваемая до дна вода кишела рыбой разнообразного вида и цвета. Три дня мы продвигались по этому слегка затуманенному зеленоватой дымкой туннелю. Вглядываясь вдаль, трудно было различить, где вода, а где лиственный свод. Глубокий покой этой странной водной магистрали видимо никогда не нарушался человеком.