Андрей Щупов - Бродяга

Неожиданно для себя Евгений Захарович расчувствовался. В самом деле, за что?! Может быть, в детстве она была пай-девочкой, возможно, даже не ябедничала! Играла себе в песочнице, лепила какие-нибудь пирожные, укачивала плюшевых медвежат с куклами и знать не знала, что будущность обратится в паутину из дрожащих нервов. В кого, черт побери, превращаются дети?! За какую-такую вину?..

В хрипящий, взрыкивающий автобус они влетели вместе, сходу потеснив впереди стоящих. Евгений Захарович привычно поморщился. Автобусные минуты протекали среди локтей и колючих сеток, угловатых дипломатов и влажного чужого дыхания. Люди стояли, прижавшись друг к другу, обливаясь потом, шумно задыхаясь. Живые в братской могиле.

Недалеко от Евгения Захаровича, удивительно не вписываясь в окружающую атмосферу, коленями на сидении расположился ухоженный мальчик. Приклеившись носом к запотевшему стеклу он с удовольствием и нараспев повторял новое для себя слово: "Аликтравоз! Аликтравоз!.."

Сделав рывок, Евгений Захарович дотянулся до скользкого поручня и, успокоившись, выключил внутренний "автомат". Дремотное состояние окутало мозг, терпкая медовая струя полилась в голову. Автобус дергался и скрежетал. Это означало непрерывность движения. Глаза оставались открытыми, но внешний мир их уже не интересовал. Не задерживаясь в памяти, за стеклом проплывали улицы-братья, улицы-близнецы. Пыльные тополя сменялись акацией, витрины с пластырными ранами совершали стремительную рокировку с фигурной решеткой винных магазинчиков. В какой-то момент Ев

гению Захаровичу показалось, что едет он по чужой земле, по чужой планете. Он не знал этого города и, вероятно, не хотел знать вовсе. Колеса автобуса разматывались огромными барабанами, оставляя за собой конопатые ленты тротуаров, воздух задувал в многочисленные щели, не принося прохлады. Дымный и жаркий, воздух этот давно перестал быть газом, превратившись в гигантскую губку, впитавшую в себя копоть, влагу и людей с неподвижными оловянными глазами.

###Глава 2

Восхитительная конструкция -- человеческое лицо! Сколько интонаций и междометий, сколько нюансов! И как слабо мы, в сущности, используем дарованные природой возможности, если не умеем скрыть даже собственную глупость, изображая нечто туманное, не подсказывающее с первой минуты точного определения.

Евгений Захарович отвел глаза от стеснительно поерзывающей перед ним девушки, снова заглянул в характеристику. Должно быть, собственное его лицо тоже сейчас многое отражало. Хотелось скрипеть зубами или грязно ругаться. Черт бы побрал этих просителей! Даже толковой характеристики за рубеж они не в состоянии были состряпать... А его, похоже, окончательно записали в корректоры. И правильно! Потому что следовало брыкаться, а не изображать добродушного инфантила! Наезжают всегда постепенно. Сначала лабораторные наработки, подписанные замом, потом техничес

кий чудо-проспект, громоздкий и нелепый, а сейчас вот эта писанина!..

Он сделал попытку углубиться в чтение.

"..по окончанию десятилетки серебренная медаль... четырежды Знаком почета ЦК ВЛКСМ..." -- ого! -- Евгений Захарович и впрямь испытал удивление. О таком знаке он даже не слышал. Кроме того, в двадцать-то лет -- и четырежды!.. Он снова склонился над листом. "..навыки, усердие, трудолюбие, настойчивость..." -- масло масленое! -- "студентка ССО..." -- ну это, положим, у всех. А вот дальше... "Работа в ССО на строительстве дворца пионеров..." -- это уже акцент и весьма явный! Дескать и в ССО не хижины для бомжатников сколачивали... Ага! -- "участница олимпиад..." -- скромно, но со вкусом. Не п

обедительница, но тем не менее -- участница... А вот тут уже явный перебор: "..участница конкурсов... активная участница субботников... участие в слетах, в самодеятельности, в смотрах и общественной жизни... член трудового сектора, член редколлегии, член комитета..." Не удержавшись, Евгений Захарович восторженно покрутил головой. Наверное, этого не следовало делать, но эмоции просто выплескивались через край. Мда... А вот и самое главное! Так сказать, суть и желток: "..рекомендуется делегаткой во Францию..." Не больше и не меньше! Прямо обзавидуешься! Париж, Эдит Пиаф,

Эйфель и бедняга Рейхельт... Почему и отчего русских так тянет во Францию? Может, оттого, что Франция исподволь превратилась в родственницу России? Все-таки и Бунин там, и Куприн, и еще сотни две великих. Всех тянет на родину, вот и нас тянет... Красной пастой, совсем как настоящий учитель, Евгений Захарович подчищал ошибки. В каждой строчке их набиралось аж до трех-четырех штук. Текст он, впрочем, с внутренним злорадством решил не править. Пусть и там почитают, полюбуются. Может, хоть раз в жизни посмеются. А тут вам, товарищи, не редакция и не издательский комит

ет политкорректоров! Тут вам в некотором роде НИИ -- то есть научно-исследовательский институт... Евгений Захарович нахмурился. Ему стало вдруг ясно, что никто там смеяться не будет. Прочтут с самыми серьезными лицами и, одобрительно кивая, подпишут. А после руку пожмут и печать поставят. Большую, круглую, с фиолетовым зерном... Без тени улыбки он вернул характеристику девушке.

-- Перепечатайте и можете отправляться на комиссию.

Вероятно, для нее он тоже являлся кем-то из тех, от кого многое зависело в ее юной жизни, потому что несколько раз с подчеркнутым чувством она произнесла слово "спасибо". При этом в глазах ее попеременно мелькали глуповатая приниженность, неуверенность в себе и безыскусная попытка изобразить женское особое многоточие. Был бы прежний этикет в моде, наверняка сделала бы ему и книксен...

Когда девушка вышла из кабинета, Евгений Захарович облегченно вздохнул. Пожалуй, сегодня чудо-проспект подождет. Слишком уж много галиматьи для одного дня! С наслаждением он похрустел кистями, не вставая, погнулся вправо и влево. Уймища пространнейших страниц с вереницей авторов на обложке лежала на дальнем крае стола, и он молча порадовался этой ее отдаленности, пусть временной, пусть условной. Глаза скользнули выше, к надписи на стене, сработанной обыкновенной шариковой ручкой: "Что тебе необходимо для того, чтобы быть добрым?.. Хотеть быть добрым..." По

всей видимости, хозяин кабинета пытался стирать надпись ластиком, но терпения хватило лишь на нижнюю подпись, где ранее значилось: "Сенека Маркус Аннус". Такие вот, братцы, пироги! Бунтари порой заводились и в затхлом пруду института. Подобно пескарикам в случайной лесной луже. Должно быть, перелетные птицы заносили их издалека -- с вольных озер, морей и океанов. Но действовали они все равно скрытно, по-хулигански. Как партизаны.

Покинув кабинет, первым делом Евгений Захарович прошел в курилку и, привычно стрельнув папироску, пристроился на подоконнике. Народу как всегда хватало, говорили густо и рассыпчато.