Александр Селецкий - Легендарь

— В прессу, знаете ли, отрядили… В Центр куда-нибудь…

— Блатной?

— Нет.

— Ишь! Тогда — проблема. Впрочем… У меня таблицы есть! Проверим. На-ка, погляди.

Привставши, некросаттва вытащил из-под себя листок, замурзанный до безобразия.

На листке корявыми буквами было написано:

«1. Если тебе одновременно врежут но заднице и по голове, будешь ли ты рассматривать это как один большой удар или как два маленьких?

2. Если тебе харкнут в правое ухо, а зазвенит в левом — что ты посчитаешь за изъян?

3. Если тебе скажут «веруй», а ты уже веруешь, будешь ли ты сомневаться?

4. Если баба, с которой ты переспал одиннадцать раз, продолжает уверять, что ты еще мальчик, будешь ли ты эту бабу уважать?

5. Если тебя прохватил понос, а ты уже постился две недели, будешь ли ты думать о скоромном?

6. Если ты сошел с ума, чего тебе захочется больше всего?

7. Если хлопок одной ладони есть хлопок другой ладони, то что есть хлопок двух ладоней, которых нет?»

— Можешь ли ты ответить на эти вопросы? — осведомился некросаттва.

— Нет, — признался Крамугас.

— Ну, а хотя бы на один из них?

— Тоже нет, — чуть подумав, отозвался Крамугас. — Я ничего не понимаю.

— Это хорошо, — коротко кивнул некросаттва, судя по всему, вполне довольный. — Так и надо. Тонкая наука. Сразу видно: наш! Дурак бы понял и ответил… Значит, ты для прессы — создан! Молодец. Твори! Но на листочек иногда поглядывай — поможет… Я тебе его дарю — как талисман. К тому же листик мягонький — удобно…

— Вряд ли я осмелюсь… — прошептал чут ьслышно Крамугас. — Навряд ли… Ведь — святыня! У меня дня этих дел припасено другое… Ну, а дальше?

— Дальше? Ничего. Финита, так сказать. Проблемы больше нет. Ступай и доложи, что я одобрил. Полностью. Напутствие — дано. Все. Сгинь, чтоб я тебя не видел. Следующий! — хрипло гаркнул некросаттва.

Никто, однако, не вошел.

— И ладушки, — заметил некросаттва. — Очень даже славно. Перерыв. Тогда я чуточку поупражняюсь. Не тревожь меня. Я весь горю… Кыш! Прочь! Всегда готов, всегда готов… — опять забормотал он.

Крамугас еще немного и с почтением понаблюдал, чем занимается святой рогонаставник молодежи, потом на цыпочках выбрался из комнаты и, плотно притворивши за собою дверь с колоколами, которые, как оказалось, были из папье-маше, направился к знакомому чиновнику.

— Ну, все в порядке? — спросил чиновник безразличным тоном. — Он не возражает?

— Нет! — радостно ответил Крамугас. — Но до чего он у вас странный…

— Вот еще! — строптиво поджал губу чиновник. — Вы тут будете критиковать!.. Он вовсе и не странный. Он — великий. Ветеран. Создатель школы срам-нудизма — в устной форме. Да-с… Ему цены нет! Никакой. Ну, ладно. Забирайте ваши документики — и можете лететь. Да смотрите хорошенько, в какой садитесь звездолет! А то занесет вас ненароком куда-нибудь на Саву-Драву, где дым коромыслом стоит…

— А что такое? — забеспокоился Крамугас.

— Да нет, ничего. Просто к слову пришлось. Там сигамбры-менапии мордуют сираков-менапиев. Планету, говорят, не поделили. А на всей планете суши клочок — за час обойти можно. И армия на обе воюющие стороны — семнадцать инвалидов да три поганца. Вот поганцы-то и хуже всего. Так что смотрите, не залетите к ним невзначай.

— А на что они мне? — меланхолично удивился Крамугас, взял свою Визу и направился к выходу, который обозначился зажженной надписью в углу, за ширмочкой — чтоб раньше времени не привлекать.

Уже у дверей, выводящих прямиком на летное поле Космодрома, Крамугас остановился, поглядел в окно и умиленно произнес:

— Весна-то какая, а? Чудо, очарованье!

— Весна как весна, — пожал плечами чиновник. — На планете, где я родился, весны вообще отродясь не бывало. И не будет, надо думать. Ну и что?

— Пахнет-то как!.. — неуверенно сказал Крамугас.

Чиновник подозрительно скосил глаз в сторону раскрытого окна и принюхался.

— Действительно, — признал он, морща нос. — Воняет чем-то… Х-м… Кажется, опять проклятый кухонный комбайн пережег мой обед.

Он проворно вытащил из кармана фильтрующие тампоны и засунул их в ноздри.

— До свидадия, любезддый юдоша, — сказал он, вертко сделав ручкой. — Спокойдого ваб косбоса. И будьте бужчидой, а де трябкой. Это я ваб говорю.

И Крамугас, блаженно улыбаясь, зашагал к рейсовому звездолету. Могучая канатная тяга тихо и волнующе звенела…

Он предъявил роскошно-аксельбантному блюстителю порядков свою Визу, поднялся по шаткому трапу и на минуту остановился, глядя в последний раз на милый сердцу мир, прежде чем окунуться в ночную мглу входного люка.

Где-то внизу, у кромки поля, устланного старыми коврами (новые давно не завозили), провожавшие, рыдая и смеясь, махали пестрыми платочками.

Славные, добропорядочные поселяне…

А его никто не провожал…

Крамугас не соврал чиновнику: он действительно не знал своих родителей.

Его с младенчества воспитывали в Полуинтернате Лицейских Ремесел, где прилежно обучали: всем научным точностям и всяческим гуманитарностям, азам разных полезностей и премудростям различных бесполезностей — как вести себя за столом, не пугая хозяев, как красиво при посторонних наполнять желудок и столь же красиво его опорожнять, какие делать комплименты зазевавшимся приличным дамам, как их деликатно совращать, самому избегая при этом любого разврата, когда и как ковырять в носу, как с холодным рассудком играть в глупые игры со страной, как споспешествовать ближнему, нисколько его не любя, и как убивать ближнего, любя его безмерно, как сочинять звонкие вирши и статьи на злобу дня и при том быть порядочным человеком, не забывая, впрочем, и о собственной нечистой выгоде, как быть энергичным, оставаясь рохлей, слыть разумным и культурным без ненужных выкрутасов перед публикой, как в сущем пустяке отыскивать задел для будущего счастья и одновременно жить с немалой пользой для всего, что тебе в каждый новый день способны предложить.

Географию Бетиса-0,5 он знал преотлично, историю — тоже, и оттого навсегда запомнил, что лучше мира во Вселенной — не сыскать.

Короче, в Крамугасе с детства был воспитан полноценный и разносторонний патриот, склонный волноваться и паниковать при каждом подходящем случае, когда в твоем геройстве нет ни у кого сомнений.

И при всем при том он оставался, сам того ничуть не сознавая, подлинным, законченным провинциалом — с точки зрения иных, блистательных миров.

Теперь он отправлялся познавать и завоевывать далекую Цирцею-28, где предстояло долго жить и делать, по возможности, карьеру.

О том, чтобы Когда-нибудь потом, устроенным и знаменитым, возвратиться на Бетис-0,5, к себе домой, он даже и не думал — ведь зачем тогда вся эта канитель, возня с отлетом, для чего старался?!