Харлан Эллисон - Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио

Но в то же время этот сон казался особенно кошмарным, так как джунгли отчаянно сопротивлялись, царапались зазывали и тут же давали отпор. Гриффин вдруг понял, что с нарастающей яростью кромсает густомясую и переплетенную стену листвы. Его ровные белые зубы сжались в твердую эмалевую полоску, а глаза сузились от гнева. Часы перетекали в бесформенный коллоид - и Гриффин уже не мог сказать, по-прежнему ли он продирается сквозь густую зеленую массу или джунгли неощутимо крадутся навстречу, огибая его и смыкаясь за спиной. Удушливый мрак царил в этих джунглях.

Но вот он бросился в особенно дремучее сплетение ветвей - и оно вдруг без всякого сопротивления разошлось по сторонам- Гриффин оказался на открытом месте. На вершине склона, что полого спускался к стремительному потоку нежно журчащей белой воды. Поток омывал камушки, все набирая скорость, - трогательный влажный зверек, стремящийся унестись в дальние края.

Гриффин безотчетно пустился вприпрыжку вниз по склону к берегу ручья, все больше и больше ощущая это большое тело своим собственным. Холм вырастал у него за спиной, а ручей плавно приближался, - и вот он уже там. Время здесь казалось совсем иным - не вымученным, не назойливым. Мерный ход, никаких острых граней.

Он направился вдоль берега - мимо деревьев и кустарников, верхние ветви которых казались обломаны ветром. Ручей мало-помалу сделался рекой, а река устремилась к перекатам. Потом вдруг открылся водопад. Но не огромный рокочущий водопад, куда может снести людей в хрупких каноэ, а шепчущие гребни и уступы, вниз по которым легко струилась белая вода, неся с собой цветовые оттенки с берегов, неся листья и стебельки травы нежно, вкрадчиво, умиротворяюще. Гриффин молча стоял, глядя на водопад, чувствуя больше, чем можно выразить словами, понимая больше, чем сообщали ему чувства. Вот это и вправду Рай его снов - место, где можно провести остаток вечности, место, которое уже множество раз появлялось в другом дурном сне, на другом уровне чувствования, - и этот ветер, и эта вода, и этот мир. Это реальность единственная реальность для человека, чье существование было не столь уж скверно - лишь недостаточно. Прочно и устойчиво, но вряд ли обогащающе. Для человека, который прожил жизнь ни шатко ни валко, здесь было все, что только могло оказаться исполнено блага, сияния и света. Гриффин двинулся к водопаду.

Тьма еще больше сгустилась.

И тут, в свечении безмерной шепчущей мглы, Гриффину предстала сцена, способная выйти только из его снов. Обнаженная девушка - белая-белая на фоне гребней и уступов водопада, - вода легко скатывается по спине, огибает бедра, холодит живот, - голова девушки запрокидывается, и белая вода с веселым бульканьем омывает волосы, касаясь каждой пряди, шелково поблескивающей от влаги, - девушка стоит с закрытыми глазами, погружаясь в незамысловатое наслаждение, - и ее лицо... это лицо, прекрасное лицо, особенное лицо - то самое лицо той самой девушки, которую Гриффин всегда искал, не ища, за которой молча охотился, сам того не осознавая, которую страстно желал, не чувствуя всей остроты своего голода.

Вот та самая женщина, в которой его лучшие побуждения нуждались как в своей основе; женщина, которая не только отдавала бы ему, но которой и он мог бы отдавать; женщина воспоминаний, желания, юности, неугомонности, совершенства. Сон. А здесь, в тихонько булькающей воде - реальность. Магически поблескивая в ночи, девушка томно и с радостью - простой несказанной радостью подняла руку - и Гриффин спустился к ней - как вдруг возник дьявол мглы. Откуда-то из пенных струй, из ночи, из вдруг поднявшегося промозглого тумана, испарений, мутных клубов, из звездного света и злой безымянной пелены появился дьявол, что охранял женщину мечты. Огромный, гигантский, исполинский, вздымающийся выше и выше, неимоверный, еще отчетливее выступающий на фоне ночной тьмы, дьявол распростерся в небе - чудовищная, немыслимая реальность.

Огромные печальные глаза - словно оплавленные белым крысиные дыры, где таились смерчи. Брови тяжелые освинцованные полосы - чуть опускаются от жадного удовольствия при виде девушки; тварь, ужасающая тварь, - неужто у этого исполинского отродья близость с белой плотью? Мысль заскользила, будто отравленная крыса, по полу гриффиновского разума - словно маленький зверек с оторванной лапкой - болезненный и кровавый ганглий понимания, - а потом потерялась в сладостно-горьком склепе по ту сторону мыслей - слишком невыносимая, слишком чудовищная, чтобы и дальше ее обдумывать. А дьявол мглы все рос, рос и ширился - а грудь его будто кузнечными мехами раздувалась до неимоверных пропорций. Не желая быть замеченным, Гриффин отскочил в тень.

Выше, больше, еще массивнее - дьявол подымался, заслоняя ночное небо, пока не затмил луну, пока ночные птицы не поселились у него на лице, пока жидкие дрожащие пятнышки - сами звезды - не стали казаться лишь испарениями от его выдохов. Рот - будто один общий рот миллионов безумцев. Страх, ужас, вопли, страдания впечатаны в черты его лица - лица невообразимо древнего, разложившегося от времени столь великого, что человек его и временем бы не назвал. И такая тварь совокуплялась с той женщиной. Сопровождала ее в отвратительной близости, в запредельных навязчивых плиоценовых гонад альных желаниях. Дьявол и женщина воплощение силы и нежные лабиальные токи. Вот: жуткий голод миллиардов эонов вынужденного воздержания.

Бессмертный любовник, сожитель вечности, пожираемый вожделением, что рос, рос, рос и закрывал весь мир своей тушей. Вот он, дьявол мглы, которого должен убить Уоррен Глейзер Гриффин, прежде чем сможет жить вечно в своих снах.

Дрожа всем своим золотистым телом, Гриффин отступил глубже в тень. Теперь он вдруг снова раздвоился. Стал божеством с мечом на поясе и смертным со страхом в душе. И Гриффин мысленно клялся себе, что не может этого сделать, не может - даже рыдал под той несчастной и величественной золотой оболочкой - не может, не может - и трясся от жуткого страха. Но потом, прямо у него на глазах, дьявол мглы стал, казалось, сжиматься, втягиваться в себя, сокращаться, съеживаться во все меньшую, меньшую, более плотную, компактную, совсем крошечную копию самого себя - будто воздушный шарик, вдруг вырвавшийся из детской ручонки, с воем, хлопками кружащий в воздухе, теряющий свою упругую плотность - и становящийся все меньше, меньше...

Наконец, дьявол мглы сделался размером с человека.

И подошел к женщине.

И они совокупились.

С ненавистью и отвращением Гриффин наблюдал, как существо, что было самой вечностью, самой ночью, самим страхом - всем, всем, кроме слова "человек", - как оно положило руки на белые груди, прижалось губами к податливому алому рту, коснулось бедрами живота - а женщина подняла руки и заключила в объятия жуткое порождение времени - они сцепились в тесном соитии - прямо там, в журчащей белой воде - а звезды визжали у них над головами - и вспухшая луна была будто само безумие, плывущее по выгребной яме космоса, - пока Уоррен Глейзер Гриффин смотрел, как женщина всех его помыслов принимает в себя мужское достоинство нечеловеческого чудовища. И неслышно, на цыпочках, Гриффин подкрался к дьяволу мглы, погруженному в пламя страсти, - подкрался сзади. Расставив ноги, будто палач, и сцепив липкие пальцы на рукояти оружия, он занес меч над головой - а потом бешено опустил - под углом вниз - вниз низ- низ - металл с хрустом и чавканьем продирался сквозь мясо - и вышел из шеи по другую сторону.