Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Кукловоды

С таким же презрением я относился к наставлениям, которые преподносятся подрастающему поколению. По большей части это чушь собачья, а те крупицы, которые что-то значат, предназначены для пропаганды священного принципа: «хороший» ребенок — это тот, что не мешает мамочке спать по ночам, а «хороший» мужчина имеет солидный счет в банке и ни разу при этом не был схвачен с поличным за руку… Нет уж, спасибо…

В общем-то, правила поведения есть даже у собаки. А у меня какие правила? Как веду себя я, или, хотя бы, как я оцениваю свое поведение?

«Представление должно состояться при любых условиях». В это я всегда верил и соответственно этому поступал. Но почему все-таки важно, чтобы представление состоялось, особенно учитывая, что большинство из них — ужасная гадость? Вероятно, потому что ты добровольно согласился в нем участвовать, потому что публика ждет этого, потому что она заплатила за право смотреть, и ты обязан выложиться до последнего вздоха. Ты обязан делать это ради публики. Ты обязан сделать это ради рабочих сцены, ради режиссера, ради продюсера, ради других членов труппы, а также ради тех, кто учил тебя ремеслу, ради тех, кто длинной вереницей уходят в глубь истории, туда — к театрам под открытым небом, с каменными сиденьями и даже к тем сказочникам, что восседают на корточках посреди пыльного базара. Noblesse oblige [75] Noblesse oblige (франц.) — «благородство обязывает»; в демократическом формате переводится, как «положение обязывает»… .

Я пришел к выводу, что все эти мысли годятся для любой профессии. «Плати добром за добро». «Строй прочно и без обмана». Клятва Гиппократа. «Не подводи товарищей». «Хорошая работа за хорошую плату». Это все аксиомы, не требующие доказательств. Они — неотъемлемая часть жизни, они сохраняют истинность повсюду — даже в самых отдаленных уголках Галактики.

И тут я неожиданно понял, к чему клонит Бонфорт. Если существуют какие-то этические нормы, не зависящие от времени и пространства, то, значит, они верны одинаково и для людей, и для марсиан. Они верны для любой планеты, вращающейся вокруг своей звезды. И если человеческая раса не будет действовать соответственно этим нормам, она никогда не прорвется к звездам, ибо тогда какая-нибудь более развитая раса выбросит ее оттуда к чертям за двоедушие.

За экспансию придется платить добродетелью. «Обжуль жулика» — эта философия слишком узка, чтобы прижиться в просторах космоса.

Но Бонфорта никак нельзя считать чистым поборником мягкости и доброты. «Я не пацифист. Пацифизм — хитроумная доктрина, с помощью которой человек пользуется всеми благами, дарованными ему определенной социальной группой, и не желает платить за это, причем свою нечестность выдает за добродетель, требующую увенчания его нимбом святого. Господин Спикер, жизнь принадлежит только тем, кто не боится ее потерять. Этот закон должен быть принят!» С этими словами Бонфорт встал, пересек проход между рядами и сел среди тех, кто поддерживал идею возможности применения силы, — концепцию, которую Конгресс его собственной партии отверг.

Или вот еще: «Имейте на все собственное мнение. Всегда занимайте совершенно определенную позицию. Иногда вы можете ошибиться, но человек, который не имеет собственной точки зрения, ошибается постоянно. Боже упаси нас от дурней, не способных занять свою позицию. Давайте же встанем и посмотрим, сколько нас тут». Эти слова сказаны на закрытом заседании Съезда, но Пенни записала их с помощью своего мини-диктофона, а Бонфорт сохранил запись. У Бонфорта обостренное чувство Истории. Он тщательно хранит все материалы. Если бы он не хранил их, мне пришлось бы работать куда меньше.

Я нашел, что Бонфорт — фигура как раз по мне. Или, во всяком случае, он тот человек, на которого я хотел бы походить. Он личность, и я гордился тем, что воссоздаю его образ.

Насколько я помню, после того как я пообещал Пенни быть на королевской аудиенции, если Бонфорт не сможет это сделать, я не спал ни минуты. Вообще-то, я намеревался спать — какой смысл появляться на сцене с глазами, опухшими от бессонницы, — но я увлекся материалами, которые изучал, да и в столе у Бонфорта обнаружилось вдоволь стимулирующих таблеток. Удивительно, как много можно сделать, работая по двадцать четыре часа в сутки, когда тебе никто не мешает, а наоборот, все стремятся помочь.

Однако незадолго до прибытия в Новую Батавию доктор Капек пришел и сказал:

— А ну-ка, засучите левый рукав.

— Это еще зачем? — спросил я.

— А затем, что мы вовсе не хотим, чтобы, представ пред очи Императора, вы хлопнулись в обморок от переутомления. Эта штука заставит вас спать до самой посадки. А потом я дам вам стимулятор.

— Э? Значит, вы не надеетесь, что он придет в норму?

Вместо ответа Капек вколол в меня иглу. Я попытался дослушать ту речь, что стояла в магнитофоне, но, видно, через секунду уже заснул. Следующее, что я услышал, был голос Дака, который почтительно повторял:

— Проснитесь, сэр. Пожалуйста, проснитесь. Мы приземлились в аэропорту Липперши.

Поскольку Луна лишена атмосферы, межпланетные ракетные корабли могут садиться прямо на нее. Однако «Том Пейн», хотя и относился к этой категории, был сконструирован так, что должен был оставаться на околопланетных орбитах и обслуживаться на орбитальных станциях. Поэтому ему пришлось садиться в «колыбель». Жаль, что я в это время спал и не был свидетелем этой интереснейшей процедуры — говорят, что поймать на блюдце падающее яйцо и то легче. Дак был одним из полдюжины пилотов, способных произвести такую посадку.

Мне не удалось посмотреть на «Томми» в его «колыбельке» и после посадки — все, что я видел, была внутренность пассажирского переходника, подсоединенного одним концом к шлюзовой камере корабля, а другим — к пассажирской капсуле, умчавшей нас в Новую Батавию. Эти капсулы движутся с такой скоростью, что, при малой силе тяжести на Луне, мы примерно к половине пути оказались в состоянии невесомости.

Сначала нас доставили в апартаменты, предназначенные для лидера лояльной оппозиции, поскольку они должны были служить официальной резиденцией Бонфорту до тех пор, пока он не победит на всеобщих выборах, если, конечно, это произойдет вообще.

Роскошь этих апартаментов заставила меня призадуматься о том, сколь же ослепительна, в этом случае, должна быть резиденция Верховного Министра. Думаю, что Новая Батавия является самой пышной столицей из всех, когда-либо существовавших. Жаль только, что ее почти не видно снаружи, но этот ничтожный недостаток с избытком окупается тем обстоятельством, что Новая Батавия — единственный город в Солнечной системе, который не может быть разрушен даже прямым попаданием водородной бомбы. Вернее будет сказать, он почти не-разрушаем, так как на поверхности все же есть кое-какие структуры, которые и могут пострадать в таком случае. Апартаменты Бонфорта, например, включали в себя «Верхнюю гостиную», встроенную в обрыв скалы, с балкона которой, прикрытого прозрачным колпаком, можно было любоваться и самой Матушкой Землей. Спальни же и кабинеты находились под защитой тысячефутовой толщи скального грунта, и туда надо было спускаться на частном лифте.