Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Пасынки Вселенной

— Лазарь Лонг… — раздался голос откуда-то из толпы.

— Да, — отозвался Лазарь. — Ты там продолжай пока, продолжай…

— Я слишком стар, чтобы носиться от звезды к звезде. Да и для войны тоже. Что бы ни решили остальные, я остаюсь здесь.

— В таком разе, — ответил Лазарь, — тут нечего и обсуждать.

— Но ведь я имею право высказаться.

— Да, имеешь — уже высказался. Теперь дай другим.

Солнце закатилось, на небе появились звезды, а спор не прекращался. Лазарь понял, что если вовремя не употребить власть, это может длиться до бесконечности.

— Ладно, ладно, — гаркнул он, не обращая внимания на тех, кто просил слова. — Вероятно, вопрос придется передать на рассмотрение Семейного Совета, а теперь предлагаю голосовать. Кто хочет вернуться на Землю, пусть соберутся справа. Кто хочет остаться — слева. А передо мной пусть встанут те, кто хочет искать новую планету! — Отступив назад, он шепнул технику: — Заведи-ка какую-нибудь музыку, чтобы двигались поживей.

Тот понимающе кивнул, и над пляжем зазвучали до боли знакомые и родные звуки «Печального вальса», за ним последовали «Зеленые холмы Земли». Заккур Барстоу обратился к Лазарю:

— Музыку ты специально подобрал?

— Я? — невинно переспросил Лазарь. — Зак, ты же знаешь: я в музыке не разбираюсь.

Но и под музыку распределение шло слишком медленно. Последние такты бессмертной Пятой симфонии замерли задолго до конца голосования.

Слева, демонстрируя желание остаться, собралась примерно десятая часть родичей, в большинстве своем уставшие от жизни старики. Там же оказалось немного никогда не видавших Земли и буквально несколько человек среднего возраста.

В центре группа была совсем невелика — что-то около трехсот человек — в основном мужчины и с десяток молодых женщин, ратовавших за поиски нового мира.

Но подавляющее большинство родичей собралось справа. Взглянув на них, Лазарь увидел на лицах воодушевление, что его немало порадовало. Он боялся, что окажется единственным желающим возвращения.

Он перевел взгляд на центральную группу.

— Вы, похоже, в меньшинстве. Но ничего, вам еще предоставится случай порезвиться.

Постепенно средняя группа стала рассасываться. Одни присоединились к остающимся, другие перешли к отправляющимся на Землю. Когда перераспределение завершилось, Лазарь обратился к группе слева:

— Ладно. Вы теперь можете спокойно продолжать отдых на травке, а нам надо бы еще кое-что обсудить.

Он дал слово Либби. Тот объяснил, что обратный перелет вовсе не будет столь долог и утомителен, как начатый с Земли, он займет даже меньше времени, чем последний прыжок на планету Малого Народца. Общение с туземцами, сказал он, позволило ему устранить все неясности в теории передвижения со сверхсветовой скоростью. Если верить утверждениям «гномиков» — а Либби был склонен им поверить, — любые расстояния могут быть преодолены в процессе, условно названном параускорением. «Пара», потому что оно, с одной стороны, подобно его собственному межзвездному двигателю, действует одновременно на всю массу, не увеличивая при этом силу тяжести, а с другой — воздействует на корабль так, что тот не пересекает пространство, а минует его, двигаясь вне его пределов. Но это уже не вопрос управления кораблем, а вопрос выбора соответствующего потенциального уровня в гиперпространстве с энным количеством измерений, где эн-плюс-один является…

Лазарь твердо оборвал его:

— Родной, это уж твои проблемы, и мы все тебе полностью доверяем. А нас, понимаешь, в школе таким тонкостям не обучили…

— Но я только хотел бы добавить…

— Знаю, знаю. Но ты уже и так ничего вокруг не замечаешь.

— А когда мы доберемся до Земли? — выкрикнули из толпы.

— Не знаю, — отвечал Либби, вспомнив вопрос, заданный ему когда-то Нэнси Уэзерэл. — Не могу сказать, какой год будет на Земле, но для нас пройдет только три недели.

Приготовления к отлету заняли довольно много времени — в основном потому, что тоннаж шлюпок не позволял перевезти на корабль всех сразу. Не было никаких торжественных проводов и прощаний: остающиеся явно избегали улетающих. Между двумя группами установились более чем прохладные отношения. Раскол в тот вечер покончил со многими дружескими и даже брачными союзами, породил много горечи и взаимных обид. Пожалуй, приятного в нем было только то, что родители Марион Шмидт тоже решили остаться.

Лазарь руководил отправкой последней шлюпки. Незадолго до старта кто-то тронул его за локоть.

— Прошу прощения, — начал юноша. — Я — Хьюберт Джонсон. Я хочу лететь с вами, но при голосовании побоялся показать это матери. Ух, она ругалась бы! Вы возьмете меня, если я прибегу к отлету?

Лазарь окинул его оценивающим взглядом:

— Вроде бы ты достаточно подрос, чтобы решать самому…

— Вы не понимаете… Я у матери единственный сын, она глаз с меня не спускает! И сейчас вот бежать надо, пока не хватилась… Вы скоро собираетесь…

— Задерживать шлюпку ради тебя я в любом случае не стану. И ради кого другого тоже. Давай, полезай.

— Но…

— Быстренько!

Юноша полез в люк, тревожно оглядываясь на берег. Да, подумал Лазарь, вот и рассуждай тут об эктогенезе.

Едва пристыковавшись к «Нью-Фронтирс», Лазарь отправился к капитану.

— Все? — спросил Кинг.

— Все. Несколько человек передумали, а несколько в последний момент решили лететь. В том числе одна женщина — Элеонора Джонсон. Можно стартовать.

Кинг обратился к Либби:

— Ну что ж, мистер, вперед!

Звезды с экрана исчезли.

Они летели вслепую, держа курс лишь благодаря уникальному таланту Либби. Если тот и сомневался в правильности направления, то счел за лучшее не говорить об этом вслух.

На двадцать третий по корабельному времени день, и на одиннадцатый день параторможения, на экране замерцали звезды.

Небосвод вновь украшали знакомые созвездия: Большая Медведица, громадный Орион, кривобокий Крест, волшебные Плеяды… Прямо по курсу, затмевая своим сиянием Млечный путь, плыл золотой, сверкающий шар — Солнце.

Лазарь — уже во второй раз за прошедший месяц — прослезился.

Корабль не мог просто подойти к Земле, стать на орбиту и приступить к выгрузке — следовало осмотреться, выяснить обстановку, и, кроме того, хотя бы узнать, какой нынче год.

Либби наскоро определил по смещению ближайших звезд, что сейчас… что-то около 3700 года нашей эры. Уточнять дату он отказался, сославшись на отсутствие достаточно точных приборов. Однако стоило им подойти ближе к системе, солнечные часы с девятью стрелками-планетами помогли определиться. С помощью этих девяти стрелок можно было установить точную дату, ведь у каждой из них — свой период обращения. Плутон отмечает свой час в четверть тысячелетия длиной, Юпитер отбивает космические минуты, равные двадцати годам, Меркурий отщелкивает каждую «секунду», то есть девяносто дней. А остальные стрелки скорректировали данные: период обращения Нептуна отличается от периода обращения Плутона таким образом, что они образуют одинаковые фигуры примерно лишь раз в семьсот пятьдесят восемь лет. Показания этих исполинских часов можно высчитать с любой степенью точности, хоть это и не так просто.