Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Пасынки Вселенной

— Но вы же, по-моему, не терпите никаких ограничений?

— Верно. Но я приму любые ограничения, которые вам кажутся необходимыми для вашей свободы. Я-то свободен всегда, какими бы ограничениями меня ни окружали. Если я сочту их приемлемыми, я их стерплю. Если они покажутся мне обременительными, я их нарушу. Я свободен, ибо знаю, что только я один морально ответствен за все, что делаю.

— Вы подчинились бы закону, который принят, скажем, большинством народа?

— Скажите мне, что это за закон, дорогая леди, и я скажу вам, буду ли я ему подчиняться.

— Вы увиливаете! Каждый раз, когда я ставлю принципиальный вопрос, вы уходите от ответа…

Проф прижал руки к сердцу.

— Простите меня! Поверьте, прекраснейшая Вайоминг, более всего в мире я жажду угодить вам. Вы говорили о своем стремлении включить в единый фронт всех попутчиков. Достаточно вам того, что я хочу видеть Администрацию низвергнутой и готов отдать ради этого жизнь?

Вайо просияла.

— Конечно, достаточно! — Она несколько раз (очень нежно) ткнула его под ребро, обняла за шею и поцеловала в щеку. — Товарищ! Будем же друзьями!

— Ура! — завопил я — Подать мне сюда… ик!.. Смотрителя, я его… ик!.. иквидирую.

Я был в восторге от своей идеи. Ничего удивительного — я не выспался и не привык много пить.

Проф наполнил стаканы до краев, поднял свой к потолку и торжественно объявил:

— Товарищи!.. Мы провозглашаем начало революции!

Это заявление бросило нас в объятия друг друга. Но я мигом протрезвел, как только проф уселся и произнес:

— Заседание чрезвычайного комитета Свободной Луны считаю открытым. Нам нужно разработать план действий.

Я всполошился:

— Постойте-ка, проф! Я на такие фокусы согласия не давал! Что за галиматья, какой еще «план действий»?

— Мы немедленно свергнем Администрацию, — ответил он ласково.

— Каким образом? Закидаете ее камнями?

— А это мы продумаем. Для того и разрабатывается план действий.

— Проф, вы меня знаете, — сказал я. — Если бы пинок под зад Администрации был нам по карману, я не стал бы торговаться о цене.

— «…наши жизни, наше достояние и наша священная честь…» [24] Заключительные слова Декларации независимости США 1796 г. .

— Чего-чего?

— Это цена, которую уже как-то раз пришлось платить за свободу.

— Что ж, я бы за ценой тоже не постоял. Но, когда я заключаю пари, мне нужен хоть какой-то шанс на выигрыш. Я говорил Вайо вчера, что не возражаю, если этот шанс будет совсем невелик…

— Ты сказал «один из десяти», Манни.

— Да, Вайо. Покажите мне шансы «за» и «против», и я ставлю на кон. Если вы можете их показать.

— Нет. Мануэль, не могу.

— Тогда к чему весь этот треп? Лично я не вижу ни единого шанса на победу.

— Я тоже, Мануэль. Но у нас с тобой разный подход к этому делу. Революция — это искусство, сам процесс творчества увлекает меня больше, чем конечная цель. Проигрыш меня не смущает — поражение может доставить не меньшее духовное наслаждение, чем победа.

— Только не мне. Очень сожалею.

— Манни, — внезапно заговорила Вайо, — спроси у Майка.

Я обалдел.

— Ты серьезно?

— Совершенно серьезно. Если кто-то и может рассчитать шансы, так это Майк. Ты со мной не согласен?

— Хм… возможно.

— А кто такой, осмелюсь спросить, — вмешался проф, — этот Майк?

Я пожал плечами.

— Да, собственно говоря, никто…

— Майк — лучший друг Манни. Он здорово рассчитывает шансы.

— Букмекер? Моя дорогая, если мы введем сюда четвертого, принцип трехчленных ячеек будет нарушен.

— Не понимаю, почему? — сказала Вайо. — Майк мог бы стать членом ячейки, которую возглавит Манни.

— М-м-м… верно. Снимаю возражение. А он надежен? Вы за него ручаетесь? Как, Манни?

— Это бесчестный неполовозрелый любитель розыгрышей, которого политика нисколько не интересует.

— Манни, я передам Майку твое мнение о нем. Профессор, он совсем не такой! И он нам нужен! По правде говоря, он мог бы стать нашим председателем, а мы — его подъячейкой. Исполнительной тройкой.

— Вайо, ты соображаешь, что говоришь? Может, у тебя кислородное голодание?

— Я-то о’кей, я же не нализалась так, как некоторые. Думай, Манни! Шевели мозгами!

— Должен признаться, — сказал проф, — что нахожу эти высказывания в высшей степени противоречивыми.

— Манни?

— Да ну тебя…

И мы, перебивая друг друга, рассказали профу о Майке, о том, как он «ожил», как получил имя, как познакомился с Вайо. Проф принял известие о появлении у компьютера самосознания куда спокойнее, чем я в свое время воспринял факт существования снега, когда впервые увидел его. Проф просто кивнул и сказал: «Ну-с, дальше». Потом спросил:

— Так, значит, это компьютер Смотрителя? Тогда почему бы вам не пригласить на наше заседание самого Смотрителя — на том бы и покончили?

Мы постарались разубедить его. В конце концов я сказал:

— Попробуйте посмотреть на дело так: Майк сам себе голова, в точности как вы, проф. Если угодно, назовите его разумным анархистом, ибо он разумен и не испытывает преданности ни к какому правительству.

— Если машина нелояльна по отношению к своему хозяину, почему ты считаешь, что она будет лояльна по отношению к нам?

— Я это чувствую. Я отношусь к Майку как к хорошему другу, и он отвечает мне тем же. — Я рассказал, какие меры предосторожности принял Майк, чтобы я не засветился. — Я не уверен, что он не сможет выдать кому-то наш засекреченный телефон или файлы с информацией, которую я передал ему на хранение. У машин способ мышления не такой, как у людей. Но я абсолютно уверен, что он не захочет предать меня… и, вероятно, сумеет как-то меня защитить, даже если кто-нибудь пронюхает о секретных файлах.

— Манни, а давай позвоним ему, — предложила Вайо. — После того как профессор де ла Пас поговорит с Майком, он поймет, почему мы ему доверяем. Профессор, мы не станем рассказывать Майку никаких секретов, пока вы его не проверите.

— Что ж, вреда, я думаю, от этого не будет.

— Честно говоря, я уже передал ему кое-какие секреты, — признался я. И рассказал им о магнитной записи вчерашнего собрания и о том, куда я ее заховал.

Проф был неприятно поражен, Вайо встревожена. Я сказал:

— Забудьте об этом. Никто, кроме меня, не знает пароля. Вайо, ты помнишь, как повел себя Майк, когда встал вопрос о твоих снимках? Он не покажет их теперь даже мне, хотя именно я предложил их заблокировать. Когда вы оба прекратите вибрировать, я позвоню ему, чтобы убедиться, что никто эту запись не вызывал, и попрошу ее стереть. Она исчезнет бесследно, ведь компьютер помнит все или ничего. А можно сделать еще лучше — переписать ее обратно на мой магнитофон, одновременно стирая из файла. Плевое ж дело, ей-богу!