Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Свободное владение Фарнхэма

Человек вошел осторожно, высоко подняв излучатель. Мордан держал его на прицеле до тех пор, пока тот не вышел из зоны видимости возможных спутников, оставшихся за дверью. И лишь тогда аккуратно прошил ему голову лучом. Взглянув на убитого, Феликс узнал в нем человека, с которым выпивал этим вечером.

Двое следующих появились парой. Мордан жестом приказал Феликсу не стрелять. Но на этот раз арбитр не смог выжидать так долго: едва оказавшись в дверях, мятежники увидели тело товарища. Гамильтон не без восхищения отметил, что не взялся бы доказывать, который из них был застрелен первым — казалось, оба рухнули одновременно.

— В следующий раз вам не надо отдавать мне право первого выстрела, — заметил Мордан. — Элемент внезапности утрачен, — и добавил, полуобернувшись: — Первая кровь, леди. А что у вас?

— Пока ничего.

— Идут!

«Ба-банг! Банг!» Трижды выстрелив, Гамильтон ранил троих; один из них шевельнулся, пытаясь подняться и ответить на огонь. Феликс выстрелил еще раз, и тот успокоился.

— Спасибо, — бросил Мордан.

— За что?

— Это был мой секретарь. Но лучше бы я прикончил его сам.

— Помнится, — приподнял бровь Гамильтон, — однажды вы сказали, что государственный служащий должен избегать проявления личных чувств на работе?

— Все верно… Но не существует правила, запрещающего получать от работы удовольствие. Я предпочел бы, чтоб он вошел через мою дверь. Он мне нравился.

Гамильтон заметил, что за время, пока он с таким грохотом останавливал натиск противника на свою дверь, арбитр беззвучно прикончил четверых. Теперь возле его двери лежали пятеро, еще четверо — у двери Мордана, и один — посередине.

— Если дальше так пойдет, скоро тут появится баррикада из живого мяса, — заметил он.

— Бывшего живым, — поправил Мордан. — Но не слишком ли вы задерживаетесь у одной бойницы?

— Обе поправки принимаются, — Гамильтон сменил позицию, потом позвал: — Как там дела, девушки?

— Марта одного достала, — пропела Филлис.

— С почином ее! А у вас как?

— У меня все в порядке.

— Прекрасно. Жгите их так, чтоб не дергались.

— Они и не дергаются, — отрезала Филлис.

Больше нападающие не появлялись. Лишь время от времени кто-то осторожно высовывался в дверной проем, стрелял наобум, не целясь, и молниеносно нырял обратно. Осажденные вели ответный огонь, не питая, впрочем, особой надежды попасть в кого-нибудь: мятежники ни разу не показывались дважды в одном и том же месте, появляясь лишь на доли секунды. Феликс с Морданом меняли позиции, стараясь сквозь двери простреливать возможно большее пространство комнат, однако противники стали очень осторожны.

— Клод… Мне пришло на ум нечто забавное.

— И что же?

— Предположим, меня здесь убьют. Значит, вы выиграете наш спор?

— Да. Но в чем же юмор?

— Но если погибну я, то и вы, вероятно, тоже. Вы говорили, что мой депозит зарегистрирован лишь у вас в памяти. Вы выигрываете — и теряете все.

— Не совсем. Я сказал, что он не будет зарегистрирован в картотеке. Но в моем завещании он указан, и мой душеприказчик доведет дело до конца.

— Ого! Значит, я в любом случае папа, — Гамильтон выстрелил по силуэту, на мгновение мелькнувшему в дверях; послышался визг, и силуэт исчез. — Паршиво, — пожаловался Феликс, — должно быть, теряю зрение, — он выстрелил в пол перед дверью, заставив пулю рикошетировать дальше, в комнату; затем повторил то же с дверью Мордана. — Это научит их держать головы пониже. Но послушайте, Клод, будь у вас выбор, что бы вы предпочли: чтобы ваши планы относительно моего гипотетического отпрыска были с гарантией осуществлены ценой нашей общей смерти или чтобы мы выжили и начали все сызнова?

Мордан задумался.

— Пожалуй, я предпочел бы доказать вам свою правоту. Боюсь, что роль мученика мне не подходит.

— Так я и думал.

— Феликс, — крикнул Мордан некоторое время спустя, — похоже, они стали намеренно провоцировать наш огонь. То, во что я стрелял последний раз, определенно не было лицом.

— Полагаю, вы правы. Последние раза два я не мог промахнуться.

— Сколько зарядов у вас осталось?

Гамильтону не надо было считать — он знал, и это его беспокоило. Когда он отправился в Дом Волчицы, у него было четыре обоймы — три в гнездах пояса и одна в пистолете. Сейчас в пистолете была последняя, и он уже успел сделать два выстрела. Феликс поднял руку с растопыренными пальцами.

— А у вас?

— Примерно столько же. А ведь мог я за время этого спарринга использовать не больше половины заряда… — какое-то мгновение арбитр размышлял. — Прикройте обе двери, Феликс.

Он быстро пополз по платформе туда, где женщины охраняли заднюю дверь. Марта услышала его и обернулась.

— Взгляните, шеф, — она протянула Мордану левую руку — две первых фаланги указательного пальца и кончик большого были срезаны и прижжены. — Вот беда, — пожаловалась она, — я никогда уже не смогу оперировать…

— Оперировать могут и ассистенты. Важна голова.

— Много вы в этом понимаете. Все они неуклюжие. Чудо еще, что одеваться сами умеют.

— Виноват. Сколько зарядов у вас осталось?

Картина и здесь была не лучше. Прежде всего, дамский бластер Филлис был всего на двадцать разрядов. Излучатели Мордана и Монро-Альфы были на пятьдесят, но отобранное у Клиффорда оружие израсходовало уже почти весь заряд. После того как Марта была ранена, Филлис отобрала у нее излучатель, чтобы воспользоваться им, когда боезапас ее собственного окончательно иссякнет. Мордан посоветовал ей стрелять поэкономнее и вернулся на свой пост.

— Что-нибудь произошло? — поинтересовался он у Феликса.

— Нет. А там?

Арбитр рассказал ему. Гамильтон присвистнул, не сводя глаз с дверей.

— Клод?

— Да, Феликс?

— Как вы думаете, выберемся мы отсюда?

— Нет, Феликс.

— Хм-м-м… Ну что ж, это была отличная вечеринка, — он помолчал и добавил: — Черт возьми, я не хочу умирать. По крайней мере — сейчас… Клод, мне тут пришла на ум еще одна шутка.

— Слушаю вас.

— Клод, в чем вы видите то единственное, что придает нашей жизни смысл… подлинный смысл?

— Это вопрос, — отозвался Мордан, — на который я все время пытался вам ответить.

— Нет, нет. Я имею в виду сам вопрос.

— Тогда сформулируйте это почетче, — осторожно парировал арбитр.

— Сейчас. Единственной подлинной основой нашего существования могло бы быть знание, точное знание того, что происходит с нами после смерти. Умираем ли мы полностью, умирая? Или нет?

— Хм-м-м… Даже если принять вашу точку зрения, то в чем же шутка?

— Шутка разыгрывается за мой счет. Или, скорее, за счет моего ребенка. Через несколько минут я, возможно, узнаю ответ. Но он не узнает. Он лежит там, позади нас, спит в одном из морозильников. И у меня не будет ни малейшей возможности рассказать ему этот ответ. А ведь как раз ему-то и необходимо это знать. Разве это не забавно?