Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Свободное владение Фарнхэма

Я буду терпеливо ждать. Ничуть не поражена твоим быстрым повышением. И зная тебя, не удивлюсь, если через месяц ты станешь тут самым главным. Я полностью уверена в своем муже. Мужчине. Какое это приятное слово: муж…

Теперь о Киске. Не верю я твоим бойскаутским клятвам, развратник ты несчастный. Твой послужной список показывает, что ты всегда готов воспользоваться неопытностью юной девушки. А она очень хорошенькая.

Теперь серьезно. Милый, я знаю, насколько ты благороден, и ни на миг не заподозрила дурного. Но даже если бы твое благородство в какой-то момент изменило тебе, я бы не осуждала тебя, принимая во внимание те функции, которые призвана выполнять Киска. Я имею в виду, что твое сближение с ней не будет чем-то из ряда вон выходящим, ведь это ее профессия.

Если ты не сдержишься, я не буду ревновать тебя к ней, во всяком случае сильно, но я бы не хотела, чтобы ваши отношения стали прочными, по крайней мере настолько, чтобы ты забросил меня. Учти, я довольно быстро восстанавливаю силы и желания. Но я ни в коем случае не настаиваю, чтобы ты избавился от нее, поскольку она — единственная возможность для связи. Будь добр с ней, она чудесное дитя. Впрочем, я знаю, что ты всегда очень добр со всеми.

Я буду писать каждый день и, если не получу ответной весточки, буду плакать в подушку от смертельной тревоги за тебя. До свидания, мой любимый ныне, и присно, и во веки веков.

Б.

P. S. Это пятно — отпечаток ножки маленького Хью».

Хью нежно поцеловал письмо и лег в постель, прижимая его к себе. Киска так и не проснулась.

Хью обнаружил, что чтение и письмо на Языке даются ему довольно легко. Написание было фонетическим. Для каждого звука имелось соответствующее буквенное обозначение. Непроизносимых букв не было, как не было и никаких исключений в произношении или написании слов. Если выговор не соответствовал тексту, то имелись специальные знаки, указывающие на необходимое изменение звука. Своей логичностью и свободой от ловушек строй Языка напоминал эсперанто. Таким образом, как только был выучен 47-буквенный алфавит, Хью мог написать и прочитать любое слово.

Печатные буквы сильно напоминали рукописные, поэтому страницы книг выглядели так, будто их от руки заполнил какой-то опытный писец. Хью не удивился, обнаружив, что буквы похожи на арабские, а посмотрев соответствующую статью в Британнике, еще раз убедился, что скорее всего этот алфавит развился из арабского письма его времени. Около полудюжины букв вообще не претерпели никаких изменений, некоторые изменились не сильно. Имелось много новых букв, которые обозначали звуки, отсутствующие в языке XX века. Проконсультировавшись еще раз в Британнике, Хью понял, что основные корни Языка были арабскими, французскими, суахили и еще Дядя знает какими. Подтвердить этого он не мог, поскольку словаря, отражающего исторические изменения в лексике, не существовало, похоже, вовсе. А его учителя, кажется, были свято убеждены в том, что Язык всегда являлся таким, каким они знали его. Они даже понятия не имели ни о каких изменениях.

Впрочем, эти изыскания представляли чисто теоретический интерес. Хью не знал ни арабского, ни французского, ни суахили. В школе он немного учил латынь и еще меньше — немецкий, а в последние годы пытался учить русский. Поэтому он не обладал знаниями, достаточными для выяснения истоков Языка. Им руководило сугубо человеческое любопытство.

Но даже на удовлетворение простого любопытства Хью не имел права тратить драгоценное время. Если он хотел ублаготворить Их Милость, то ему нужно было чем-то заинтересовать того — в данном случае переводами, — чтобы тот разрешил ему повидаться с Барбарой, Это значило, что он должен буквально завалить Понса материалами. Хью работал не покладая рук.

На второй день своего назначения Хью попросил, чтобы ему прислали Дьюка, и Мемток удовлетворил его просьбу. Вид у Дьюка был довольно измученный, под глазами мешки, но на Языке он говорил, хотя и не так хорошо, как его отец. Видимо, он имел больше ссор с учителями, чем его отец; его настроение колебалось от безнадежности до мятежности, он довольно заметно хромал.

Мемток не имел абсолютно ничего против того, чтобы передать Дьюка в Департамент Древней Истории.

— Только рад буду избавиться от него. Для жеребца он чудовищно велик, а ни на что другое, по-видимому, не годен. Конечно, пусть работает у тебя. Не переношу слуг, которые слоняются без дела и только дармоедствуют.

И Хью взял сына к себе.

Дьюк окинул взглядом апартаменты Хью и присвистнул:

— Ну и ну! Я вижу, ты из дерьма ухитрился выбраться, благоухая как роза. Как это ты?

Хью объяснил ему ситуацию.

— Вот поэтому я и хотел бы, чтобы ты перевел статьи, касающиеся юриспруденции и родственных ей отраслей знания, — это, должно быть, удастся тебе лучше всего.

Дьюк упрямо сжал кулаки.

— Засунь их себе знаешь куда?

— Дьюк, оставь свой вызывающий тон. Ведь это прекрасная возможность для тебя.

— А что ты сделал для матери?

— А что я мог сделать? Встречаться мне с ней не разрешают, как и тебе. Сам знаешь. Джо уверяет меня, что она не только шикарно устроилась, но и счастлива.

— Так говорит он. Вернее, говоришь ты, что говорит он. А я хотел бы убедиться собственными глазами. Я, черт возьми, настаиваю на этом.

— Настаивай сколько хочешь. Пойди скажи Мемтоку. Но хочу предупредить заранее: я не смогу защитить тебя.

— Я и так знаю, что мне скажет и что сделает этот маленький грязный недоносок, — Дьюк поморщился и потер больную ногу. — Именно ты должен побеспокоиться обо всем. Раз уж ты так ловко устроился, тебе и карты в руки. Используй хотя бы часть своей власти на то, чтобы защитить мать.

— Дьюк, я ничего не в состоянии сделать. Со мной обращаются так же хорошо, как с породистой лошадью, например. И потребовать я имею право примерно столько же, сколько та самая лошадь. Если будешь сотрудничать со мной, я могу помочь тебе получить свою долю хороших условий: удобное жилье, мягкое обращение, легкую работу. Но мне ни в малейшей степени не подвластна жизнь женской половины, и я скорее, наверное, смог бы слетать на луну, чем добиться того, чтобы Грейс перевели сюда. Ты ведь знаешь, что порядки у них здесь, как в гареме.

— Значит, ты собираешься сидеть, исполняя роль ученого тюленя при этой черной обезьяне, и даже пальцем не пошевелишь, чтобы помочь матери? Ну уж уволь! Я с тобой не останусь!

— Дьюк, я не намерен спорить с тобой. Я выделю тебе комнату. Если ты не будешь переводить, я постараюсь сделать так, чтобы Мемток не узнал об этом. Но скорее всего у него всюду есть осведомители.

На этом разговор и закончился. Сначала Дьюк действительно ничем не помогал отцу. Но скука сделала свое дело там, где не помогли доводы. Дьюк не выдержал ничегонеделанья в запертой комнате. В принципе, он мог бы выйти из нее, но всегда оставалась опасность того, что он наткнется на Мемтока или на кого-нибудь из старших слуг с хлыстами и те могут поинтересоваться, чем это он тут занимается. От утренней молитвы до вечерней слуги всегда вынужденно имитировали занятость делом, даже если и были свободны; в противном случае они могли нарваться на неприятности.