С Семенов - Голод

- Он и всегда был хороший человек.

- И Френев мне писать будет... Вы не сердитесь, мамочка, что мы в Вологде с ним поцеловались. Только один раз, и то я сама захотела.

- Ну, ну, спи с Богом, устала ведь.

- А я скоро, послезавтра, получу первое жалованье. За полмесяца четыреста рублей. Вот папа-то рад будет. Он тут даже на зубной порошок не давал. Я вам буду все деньги отдавать. Не хочу, чтобы ему.

- Ох, дурочка ты моя. Все равно, мне надо у него на расходы брать. Ну, спи, спи с Богом.

- Я, мамочка, его совсем больше не люблю, а вас еще больше люблю.

- Хорошо, хорошо, доченька.

- А разбудите меня завтра в восемь часов?

- Хорошо, хорошо, спи.

- И чай, мамочка, завтра будет?

- Ну как же, разве я провожу тебя без чаю?

- Спокойной ночи, мамочка.

- Спи, моя родная.

16 мая.

Проснулась оттого, что Борька трясет за плечо и кричит в самое ухо:

- Феюша, Фея, Фея, Феюшка, вставай... Я ведь приехал... Ой, мама, Феюшка что-то мычит...

- Борька, милый!

- Наконец! Продрала зенки! Чего дрыхнешь? Ведь я приехал...

А сам, сияя своей рожицей, тянется с поцелуями.

- Ах, мамочка, самовар уже готов! Вот хорошо-то! За всю жизнь первый раз с чаем ухожу на службу.

Чай пью с хлебом. Не маленький кусочек, а ешь, сколько хочешь. И с собою мама дает еще хлеба.

В канцелярию влетела бомбой. Сама чувствую, что на лице глупая, во весь рот, улыбка. Кричу так звонко, что сама удивляюсь:

- Здравствуйте, Елена Ильинишна...

- Здравствуйте, здравствуйте, золотце. Что это золотце так сияет сегодня?

- Ах, Елена Ильинишна, мама приехала.

- А, мама? Наверное из деревни? Привезла чего-нибудь? Да?

- Да, да... Ничего особенного. Рыжиков в боченке, творогу, масла немного, да еще сухарей...

- Сухарей. Вот золотце счастливое... Я очень люблю пить чай с сухарями.

- Ой, Елена Ильинишна, хотите, я вам завтра принесу?

- Ну, что вы, золотце, спасибо.

- Ей-богу, Елена Ильинишна, принесу.

- Нет, нет, что вы за глупости говорите.

- Господи, Елена Ильинишна, да вы должны взять. Раз я вас люблю, вы должны, должны, должны... Все равно не хорошо будет, если не возьмете.

- Ну, ну, золотце, теперь не угощают. Теперь такое время... Все дорого...

- Елена Ильинишна, вы должны. Мне никакого дела нет до времени. Сказала принесу, - вот и все.

- Хорошо, хорошо, идите, золотце, работайте.

Сажусь за стол. Ах, и Маруся... Как она хорошо смотрит! Смотрит и улыбается.

- Ой, Маруся, как я счастлива. И мама сказала, что скоро Сережа приедет.

- А кто такой Сережа?

- Это мой брат. Он в отпуску в деревне был. Ох, умный какой. Ужасно хороший и очень умный.

- А он интересный?

- По-моему, интересный. Высокого роста. Знаешь, лицо такое, смуглое.

- Я люблю смуглых мужчин.

- ...Усов и бороды нет. И потом губы у него удивительные, когда улыбается... Вот такая ямочка тут. И улыбка милая, хорошая. Очень симпатичное лицо. Прямо видно, что интеллигентный человек.

- А он образованный?

- Да, он... ну, как все. И потом все на курсах... Английский, немецкий, французский еще знает... И еще, когда на фронте не был, то все заведующий был. Разные там отделы народного образования основывает. И он все поймет, каждого человека. Прямо удивительно, как меня понимает. Всю, всю. Я его безумно люблю.

- А нос у него какой?

- А нос, как у меня... Ой, вру, вру. У меня ведь картошка...

- Нет, что ты, Фея, когда в профиль, у тебя не картошка.

- Да нет, нет, ты не понимаешь. В длину такой, как у меня. Не узкий, не широкий. Так в общем - средний... Ну, русский прямо нос. А вообще-то лицо у Сережи не русское.

- А на кого он похож?

- На французского летчика.

- Ну, как же летчика? Летчики же разные бывают. И потом сколько ему лет?

- Ну, как тебе об'яснить... Я там и не знаю. Двадцать пять или двадцать два, или двадцать три. А брюки - галифе. Высокий такой, и френч еще. Усики только чуть-чуть... черненькие...

- Я бы хотела его увидеть.

- Ой, Маруся. В общем, нельзя назвать красавцем. Ну, да я и не люблю таких, знаешь, парикмахерских усов. И румяных вот таких щек. И ты не любишь?

- Да, я тоже не люблю.

- Он...

Господи, как я заболталась. Елена Ильинишна говорит:

- Ну, золотце, кончили вы? Принимайтесь за работу.

Противная эта Елена Ильинишна. И сухарей давеча нарочно попросила. Разговаривать теперь мешает.

- Ой, Елена Ильинишна, извините, я так сегодня счастлива. И знаете, еще скоро Френев приедет. Ты знаешь, Маруся, я его прямо люблю...

- Ну, хорошо, Феечка, давайте работать. Елена Ильинишна сердится.

- Верно. Давай, Маруся, давай...

А мама приготовит чай, когда приду домой. Господи, как я счастлива. И завтра утром тоже чай. Ах, мамочка, мамочка милая. Ты не знаешь, как я тут страдала... Хорошо теперь.

17 мая.

Сегодня получила первое жалованье. За полмесяца четыреста рублей.

И совсем не рада, когда Тюрин, наш казначей, подал мне бумажки. Противно было класть в карман. Словно они привязали меня к карману. И теперь, когда лежат, я чувствую, что они шевелятся в нем. Папа, конечно, будет очень доволен. Будет говорить, что это первые, самостоятельно заработанные деньги, надо беречь и прочее... Неприятно все это как!

И дома почему-то долго медлила отдавать их папе. Обедаю и ощупываю бумажки. Трудно почему-то для меня сказать, что получила деньги. Наконец, говорю хмуро:

- Вот деньги... получка...

- А-а-а, вот молодец дочка! Сколько?

- Не знаю, считайте сами.

Папа как будто не замечает моего тона. Аккуратно, до противности, свертывает каждую бумажку отдельно и тщательно, ровной кучкой, укладывает в большой черный кошелек.

- ...Молодец, молодец дочка. Помни: это твои первые самостоятельно заработанные деньги. Поди-ка, и самой приятно? Хе-хе-хе.

18 мая.

На папу совсем не повлиял мамин приезд. Даже как будто наоборот. Сегодня он нашел предлог и совершенно отделился от нас в хлебном пайке. Отделился... Какое страшное слово, и как холодно от него в душе!

Сегодня должен был приехать Сережа. Я уже надевала шляпку, чтобы итти на службу, когда кто-то позвонил.

Так рано Сережу никто не ждал. Мама пошла открывать дверь спокойно. И вдруг я вся задрожала от ее радостного крика: "Сереженька!".

Не успела надеть шляпу и, держа ее в руке, понеслась на кухню. А Сережа в серой шинели стоит посередине кухни и улыбается.

- Сережа, Сережа, как я рада...

- Не слишком радуйся, сегодня вечером уже уезжаю на фронт.

- Ой, Сережа, а нельзя послезавтра?

- Нет нельзя, Деникин Москву возьмет...

А сам поглядывает то на маму, то на меня, то на Борю и без конца улыбается. Потом, показывая глазами на мою шляпу, спрашивает:

- Фея Александровна на службу идет?

- Да, да, я уже давно служу. Ты не можешь представить, как не хочется итти.

Долго я болтала ему всякий вздор. Он все слушал со своей мягкой улыбкой и шевелил своими румяными губами. А в канцелярии я весь день рассказывала про него Маруське.