Алла Марковская - Волны. Сэнп

Дуэнья бегала за детьми, ругалась, но ругань и уговоры вызывали только смех, дети убегали, прыгая по тюфякам, к ним присоединись Янни и Уиллис, парень вдруг позабыл о том, что он взрослый и солидный мужчина. Дуэнья накричала на Гэла и Дана, требуя остановить сорванцов, тем более принесли завтрак. Дан и представить себе не мог, как он теперь сможет кричать на Гэла. Его и без того в холодный пот бросало, когда он вспоминал ночной разговор с калтокийцем. Дан молчал. Гэл попытался угомонить молодежь, дети набросились на него, как щенки на большого пса и повалили на тюфяки с криками радостной победы. Дарго смеялся, он подошел к Дану и прошептал:

— Он все-таки человек, просто как человек, успокойся, Дан, мы в ним в дороге двенадцать дней, разве он проявлял агрессию? Он даже не кричал ни на кого.

— Такие, как он, не кричат. — ответил Дан, — такие убивают.

— Ты же знаешь, что такое пропаганда, кто знает, может, людей просто пугают калтокийцами, успокойся, нормальный парень, идем завтракать, я сейчас пригоню эту свору к столу.

Дан вздрогнул:

— Свору? А если он укусит кого?

Дар хмыкнул:

— Дан, не сходи с ума, оборотничество укусами не передается.

Бактрис — комик и временами тиран театральных постановок, в жизни — молчаливый добряк, любитель вкусной еды и сладкой выпивки, уже сидел за столом и изучал аппетитно пахнущее содержимое тарелок, ему натерпелось приступить к трапезе. Дуэнья села рядом с толстяком, насупившись, как старая ворона. Виланна сложила костюмы в углу комнаты и с улыбкой смотрела на веселящихся детей, она и сама бы хотела вот так вот беззаботно прыгать по мягким тюфякам, но не решалась.

Детей угомонили, усадили за стол. Все поели, и на сытый желудок Дан обрел смелость, махнул рукой на страх и подошел к Гэлу:

— Бери инструменты, идем вешать декорации.

К ним присоединился Дарго, втроем они направились в большой дом.

Уиллис поплелся за ними в надежде влюбить в себя чью-нибудь жену или дочь. Мечтал сталь любовником, а то и мужем богатой аристократки.

Большой дом госпожи Латтиног поражал роскошью и размерами. Гости съехались со всей округи, каждый старался выделиться, кто прической, кто цветом одежды, кто украшениями. Напыщенные, гордые, тщеславные, эти люди не замечали тех, кто стоял ниже по статусу. Но когда эти аристократы и гордецы видели Гэла, то невольно застывали. Когда он прибивал старенькое ветхое полотно с нарисованным лесом к раме сцены, когда устанавливал факела и свечи, на него смотрели с нескрываемым удивлением. Дан в который раз пожалел, что взял этого менестреля не то, что в этот дом, а и в свою труппу. Конечно, Айрэ перекрасили волосы в черный цвет, краска из травяного отвара должна была сойти за месяц, и никто из труппы, кроме Дана, Дарго и Гэла, не понимали, зачем. Дуэнья согласилась сыграть бабушку. И все казалось нормальным, спокойным и закономерным. Среди слуг госпожи Латтиног нашлась даже няня для присмотра за неугомонным малышом.

День прошел в делах и заботах, вечером отыграли спектакль с большим успехом. Глубокоуважаемая госпожа Олронга Латтиног, младшая сестра императрицы, женщина среднего возраста с милым лицом, роскошными белокурыми волнистыми волосами и ласковым взглядом, лично поблагодарила Дана за блестящую игру актеров и обещала щедро вознаградить помимо того, что посулила госпожа Рэлина.

Вечер продолжался. Женщины не отпускали менестрелей. Мужчины, отвлекаясь от игорных столов, время от времени возвращались в зал послушать песни. Рэлина смотрела на Гэла слишком пристально. Олронга с ухмылкой наблюдала за подругой, она все видела, она хорошо знала Рэлину, но все же ей не верилось, что неистовая воительница могла неожиданно влюбиться в красивого певца.

Гэл закончил песню, гитара затихла, слушатели еще молчали, когда Рэлина села за клавесин. Слуга поднес менестрелям еще по бокалу вина. Янни от вина опьянела, как не пьянела от самогона, она веселилась, готова была не только петь, но и танцевать, внимание блестящей публики и успех пьянил ее еще больше, чем дорогое вино. Гэла тоже немного повело, он начал забываться, тепло, весело, восторженные взгляды, рукоплескания, и он как будто и вправду только менестрель. Рэлина видимо тоже перебрала с вином, неумело заиграла на клавесине, и громко сказала:

— Я уверенна, что бродячий певец знает только доступные простолюдину инструменты.

Гэл в состоянии опьянения всегда был готов на глупости. Подошел к клавесину, подал Рэлине руку, она не сразу решилась протянуть ему свою руку, и не потому, что она аристократка, а он простой менестрель, а потому, что не решалась… Казалось, если она дотронется до его руки, не сможет забыть его, но, завороженная его глазами, коснулась его пальцев. Он помог ей встать, и сел за инструмент, сыграл очень сложную мелодию, чем вызвал очарованный восторг. Рэлина, ощущая его прикосновение на пальцах как ожег, подумала, что опасно подпускать к себе этого бродягу. Она дорожила своей трезвой головой и свободой, к тому же боялась ревности императора.

Дан снова схватился за голову:

— Идиот… Ты же сам ей в когти лезешь… — директор театра, конечно, и сам достаточно выпил, но в отличии от Гэла понимал, чем может закончиться подобная бравада.

Дан вместе с пьяными менестрелями и большими деньгами в кармане вернулся в дом для гостей в предрассветных сумерках. Его актеры давно спали. Отсутствовал только Уиллис. Дан сгрузил смеющихся над каждым словом менестрелей на тюфяки, те обнялись, как дети и уснули. Директор бродячего театра сел за стол в столовой задумчиво пить вино. Проснулся Дарго, присоединился. Пили молча.

На рассвете прибежал Уиллис, сел за стол, выпил залпом стакан вина, отобрав его у Дана и яростно прошептал:

— Она хочет его украсть…

— Кто? — устало переспросил Дан.

— Госпожа Рэлина.

— Кого? — ухмыльнулся Дарго.

— Кого, кого?.. Менестреля нашего.

— Когда? — спросил Дан.

— Утром… наверно… откуда я знаю?

— Откуда ты знаешь? — переспросила Дарго.

— Слышал, она разговаривала с хозяйкой дома, что хочет забрать менестреля. А та советовала: мол, возьми и забери.

— Вот взяла бы и забрала, — удрученно проворчал Дан, кряхтя, встал, пошел в женскую спальню, где сгрузил Гэла, присел рядом со своим менестрелем, дернул его за плечо:

— Вставай, солдат.

Гэл открыл глаза, взгляд его был осознанный, как будто не он пил всю ночь:

— Что случилось?

— Тихо идешь, берешь своего коня, даже не седлаешь, садишься на него и галопом отсюда. Подождешь нас в лесу, на опушке. Только затаись там, не мне тебя учить. Может быть погоня. Пока ты поешь в моем театре, я не хочу, чтобы ты кого-нибудь убил. Ты понял? Сматываешься тихо и незаметно, без крови и клыков.