Андрей Кокоулин - Фотография на память

— Ну да, не похож ты, чувак, на прыгуна, — согласился парень. Сощурился. — Или похож? Ключи, чувак, в домоуправлении.

— Не дадут там.

— И правильно, чувак. Крыша — она не для всех. Это удел птиц. Когда у птиц устают крылья, они ищут безопастное место. В городе это крыши, чувак. Там, наверное, столько пуха, что хоть подушки набивай. Ты знаешь, что если птица хочет вернуться в знакомое место, она выщипывает пух из подмышек? Поверь, чувак, это так. Пух лежит там кучами, серый, белый, перламутровый. В него, черт возьми, можно упасть и греться!

— А ключи?

Парень посмотрел непонимающе:

— О чем ты, чувак?

Он даже слегка разогнал дым перед собою.

— Мне надо попасть на крышу, — повторил Вадим.

— А-а, — важно кивнул парень. — Если тебе жить негде, живи здесь. На крыше холодно, чувак. И страшно. Я там был.

Он покашлял.

— Представь, ты лежишь, а на тебя глядят. Как в зрачки специальным фонариком светят. Только не в зрачки, а в самую душу. Ты с ними — один на один, чувак. Но это обман. Их много, и каждый с фонариком. А у тебя только средний палец.

— Понятно.

Вадим повернулся.

— Эй-эй! — Парень сделал попытку подняться. — Скажи, что не прыгун.

— Не прыгун я.

Парень протянул руку.

— Тогда помоги, чувак. Как присосало, честно.

Вадим, вздохнув, дернул.

Отлепившись от дивана, парень хлопнул своего спасителя по плечу.

— Молодец, чувак, — он закачался на худых ногах. — Музыку слышишь?

— Нет.

— Правильно. Потому что вся она здесь, — он ткнул себе в висок пальцем. — Знаешь, кто поет? О, небезызвестный Мадди Уотерс!

— Ключи.

— Да, ключи. Я помню. Мадди Уотерс, и тот помнит.

Парень переместился в прихожую.

Вадим последовал за ним. Открытая дверь на лестничную площадку заставила парня встать столбом.

— Так вот как ты сюда прошел!

Он прыснул в кулак.

— Что? — спросил Вадим.

— А я думаю, глюк, не глюк.

Хозяин квартиры нагнулся, осматривая полки этажерок. На пол полетели буклеты, монеты, книги в мягкой обложке, носки, кепка.

— Опа! — сказал парень, подняв указательный палец. — Это не здесь, чувак.

И они перебрались к вешалке.

Пока охлопывались карманы пуховиков и курток, Вадим твердил про себя: только бы Вика еще не прыгнула. Только бы не.

Предчувствие холодило живот.

Он подумал, что мертвая Вика может исчезнуть со снимка, и схватился за фотографию. Прижал. Развернул. Вика смотрела насмешливо.

Смотри, прошептал он ей. Живи. Не исчезай.

В каком это фильме было? Кажется, в "Назад в будущее", там тоже на фотографии…

— Ха! — парень, присевший у обувной тумбы, выловил ключ из черного ботинка. — Я, черт подери, велик. Велик, что спятал. Велик, что нашел. Велик!

— Можно? — спросил Вадим.

— Э, нет, — улыбнувшись, парень спрятал ключ в кулаке. — Я за тобой закрою. Пусть думают, как ты на крышу попал. Ну, если прыгнешь, конечно.

Вадим пожал плечами.

Они вышли из квартиры. Парень прошаркал в нишу к лестнице. Недолго поковырявшись в замке, он макушкой приподнял люк, а затем и совсем отвалил его.

Синее, пересеченное проводами небо заглянуло вниз, затекло прохладой и горечью, сбросило пятнистый кленовый лист.

— Поднимайся, чувак, — отступил в сторону парень.

— Спасибо… чувак.

Вадим поставил ногу на ступеньку из приваренного стального уголка.

— Слушай, — придержал его за полу куртки парень, — я открою тебя завтра. Где-нибудь к полудню. Выдержишь, чувак?

Вадим кивнул.

Он быстро поднялся по лестнице, выбрался на серый унифлекс крыши и опустил на место люк. Что ж, теперь ждать.

Надо только…

Люк, клацнув, приподнялся.

— Эй, чувак, — зашептал парень, — если ты хочешь испытать себя, я очень тебя за это уважаю. Ты тоже велик!

— Спасибо.

— И это, — лицо парня выразило тревогу, — если будешь превращаться в птицу, не ту, которая вниз, а ту, которая вверх, береги одежду.

— Что?

— Ты слышал, чувак, ты слышал!

Парень исчез.

Скрежетнули в проушинах дужки замка. Вадим постоял, ежась, огляделся и прошел по плоской, с едва заметным наклоном крыше до ограничительного бортика.

Гудел воздух в забранных кожухами вентиляционных шахтах. Покачивались усы антенн. Натужно пели лебедки в лифтовой надстройке.

Город, расчерченный улицами, заставленный теснящимися домами, с облетающей пеной аллей и сквериков, казался желто-серым. В окнах горело солнце, перемещались коробочки автобусов и автомобилей, спешили куда-то люди.

Поблескивала далекая река, а через нее тянулась тонкая гребенка железнодорожного моста.

Вадим снова достал фотографию. Не было никаких сомнений, снимали ее как раз отсюда, взяв на метр или два левее. Церквушка. Вывеска парикмахерской у Викиного правого локтя. Скол штукатурки.

Алька снимала с высоты.

Вадим повернул голову и увидел вентиляционный кожух с приставленными к нему поддонами. Вот оттуда, наверное.

В той реальности.

Он вздохнул. Провел по крыше инспекцию. Все шесть люков были закрыты. В дальнем конце обнаружился ящик с инструментами, видимо, давно забытый коммунальщиками. Ни птиц, ни надерганного с подмышек пуха.

Осторожно заглядывая вниз, убедился, что никто еще не прыгал — ни "скорой", ни толп, ни распростертой на асфальте фигурки.

Успел. Теперь ждать.

Он перенес несколько найденных у бортиков рулонов унифлекса в угол, навалил их горкой и спрятался за ними.

В темноте сойдет.

Холодно не было. В небе закручивались облака и мелькали точки птиц. Крапало мало, будто из худой брызгалки.

Хмыкнув, Вадим подумал, что уже вполне созрел как сумасшедший: уверовал в снимки с будущей датой, забрался на крышу чужого дома, караулит.

А девчока возьмет и не появится.

Это ведь еще надо как-то ключи заиметь. Да и мало ли мест…

Алька моя, Алька! Алечка…

Глаза закололо влагой, Вадим со свистом втянул воздух, сел, потирая ушибленный от резкого движения локоть. Ничего, там, в конце, чудо.

Там. Чудо. В конце.

Он повторил это вслух. И обнаружил, что не верит, нет. Знает. Так и будет. Чудо в конце. И девочка Вика заберется на крышу, чтобы спрыгнуть с нее, а он ее остановит.

Потому что по другому уже никак.

Вадим достал телефон и набрал номер.

— Вадим? Вадим, у вас все хорошо? — задребезжал в трубке взволнованный голос Скобарского. — Ответьте, Вадим!

Вадим зажмурился.

Тепло. Вроде бы второй день знаешь человека, но он уже тебе как родной. Бывает ли так?

Тепло на душе.

— Да, у меня все в порядке.

Голос дрогнул.

— Вадим, вы не скрывайте от меня ничего, — беспокоился Скобарский. — Вы мне теперь как сын!

— Нет, все хорошо, честно.

Он отключился.

В горле стоял ком. Телефон в карман куртки попал только с третьего раза. Лицо свело, стиснуло, и Вадим обнаружил, что никак не может прекратить улыбаться. Держи дрожащими пальцами, не держи — разъезжаются губы.