Фриц Лейбер - Мрак, сомкнись

Да, странная судьба, подумал Торн снова, почувствовав, как его тройная личность медленно разделяется.

Но действительно ли его судьба уж слишком отличается от судьбы обычной человеческой жизни?

Неделя в небе, неделя в аду и неделя в мире духов…

В семи различных мирах совершенно разного уровня развития озирались вокруг семь темных фигур, пораженные и подавленные, рассматривали они последствия своих творений.

Сидя на своем скромном, с темной обивкой троне в низком, хаотично выстроенном замке в Стране Теней, Смерть покачал своей белесой головой, слегка помассировав свои опаловые виски и чуть поджав губы, напоминающие цветом виноградные гроздья, усыпанные седым налетом. Его хрупкая фигура была одета в кованую кольчугу, подпоясанную черным поясом и украшенную серебряными черепами, до черноты потускневшими от времени. С пояса свисал обнаженный меч, непревзойденный по отделке.

Смерть был сравнительно маленькой смертью, всего лишь Смертью мира Невоны, но у него хватало своих проблем. Двести горящих и мерцающих жизней, которые предстоит погасить в двадцать ударов сердца. И хотя сердце Смерти билось глубоко под землей, словно огромный гулкий колокол, и каждый удар казался малюсенькой вечностью, но ведь всему приходит конец. Теперь осталось всего девятнадцать, и Властелин Неминуемого, который рангом куда выше Смерти, должен быть удовлетворен.

Посудите сами, несмотря на то что мысли Смерти пронизаны холодом и вечным спокойствием, в них все-таки чувствовалось некоторое брожение — сто шестьдесят душ крестьян и всякого сброда, двадцать кочевников, десять воинов, двое нищих, шлюха, торгаш, священник, аристократ, ремесленник, король и два героя. Вот что следовало из его книги.

В три удара он отобрал сто девяносто шесть из двухсот и наложил на них проклятие. Где-то почти невидимые создания — ядовитые, наделенные живой плотью и отсиживающиеся до сих пор в темных и громоздких сгустках крови, — внезапно начинали размножаться и превращаться в бесчисленные орды, беспрепятственно проникающие в вены и блокирующие животворные каналы, куда впадали изъеденные долгой эрозией артерии. Где-то скользкая вездесущая слизь заведомо просачивалась под ступню скалолаза, гадюка знала, как извернуться и куда ужалить, а паук — где схорониться.

Благодаря своему четкому коду Смерть только один раз чуть было не ошибся на короле. На какой-то миг один из самых глубоких и темных уголков его сознания дрогнул, прикидывая судьбу сегодняшнего правителя Ланкмара, главного города-государства Невоны Этот правитель был добрым и мягкотелым ученым, по-настоящему любившим только своих семнадцать кошек. Правда, не желал он зла и остальным животным Невоны. Правитель совершал проступки, непонятные для Смерти, — миловал преступников, мирил воюющих братьев и враждующие семьи, посылал баржи и обозы зерна в голодающие районы, спасал маленьких умирающих зверушек, кормил голубей, поощрял развитие медицины и всяческих искусств, был прост в обращении и, как свежая фонтанная струя в жаркий день, распространял вокруг себя атмосферу милого и мудрого спокойствия, удерживающего мечи в ножнах, брови — прямые, а зубы — не сжатые. А теперь, в этот великий миг, подготовленный благодаря Смерти, тонкие запястья великодушного монарха исцарапаны в невинной игре со своим любимым котом; когти животного поздней ночью завистливый племянник царственной особы смазал быстро улетучивающимся ядом редкой тропической змеи.

И все-таки при умерщвлении четырех оставшихся, особенно двух героев, Смерть брал на себя ответственность: он решил импровизировать убиение. У него совершенно не было времени присмотреть за Лисквиллом, Безумным Герцогом Ул Храспа, наблюдавшим с высокого балкона при свете факелов за тремя северными берсеркерами, которые орудовали зазубренными семитами в смертельной схватке с четырьмя прозрачными и розовокостными вампирами, вооруженными кинжалами и боевыми топорами. Это был своеобразный эксперимент Лисквилла, который Смерть не предполагал досмотреть до конца. Эта кровавая бойня, к счастью, давала возможность избавиться от почти десятка воинов, смертью обреченных на уничтожение.

На какой-то миг Смерть почувствовал нечто наподобие угрызений совести, вспомнив, как хорошо Лисквилл служил ему эти годы. Даже лучшие слуги должны когда-то выйти на пенсию, быть преданы земле. Между прочим, во всех мирах, о которых Смерть когда-либо слышал, существовала нехватка призванных палачей, страстно преданных, невероятно продуктивных и фантастически услужливых. Когда эта информация дошла до Смерти, он послал туда свою мысль. Стоящий сзади вампир взглянул вверх своими невидящими очами: его обрамленные розовым ободком, тусклые глазные впадины остановились на Лисквилле и двух стражниках, стоящих по бокам Безумного Герцога. Охранники готовы в любую минуту сомкнуть тяжелые щиты, защищая своего хозяина. Именно в тот же миг вскинутый над головой короткий топор вампира пролетел сквозь узкую щель между щитами и раздробил Лисквиллу переносицу.

Не успел еще Лисквилл пошатнуться, не успел кто-либо из присутствующих пустить стрелу, чтобы утихомирить убийцу, не успела обнаженная рабыня-девушка, обещанная в награду уцелевшему гладиатору, набрать воздуха в легкие для пронзительного крика, а волшебный взор Смерти уже сосредоточился на Харборриксене — городе-цитадели Короля Королей. Но не на внутреннем убранстве громадного Золотого Дворца, в котором Смерть успел заметить его пышность и великолепие, а на грязной мастерской, где очень старый человек смотрел прямо перед собой, сидя на грубых нарах, искренне желая, чтобы холодный свет зари, проникающий сквозь окна и ставни, больше никогда не тревожил паутинки, призрачно мерцавшие над его головой.

Этот старец, который носил имя Горекса, был в Харборриксене, а возможно, и во всей Невоне, самым искусным умельцем: он работал с драгоценными и черными металлами, изобретал хитроумные механизмы. Но последние тяжкие двенадцать месяцев он не занимался работой, утратив к ней интерес, как, впрочем, и к другим радостям жизни. Собственно, это произошло с тех пор, как его единственную правнучку Исафем, которая была последней уцелевшей наследницей и одаренной ученицей в его трудном деле, изящную, красивую и едва сформировавшуюся девочку с миндалевидными глазами, колючими, как иголочки, насильно уволокли в гарем Короля Королей. Его очаг стал холодным, инструменты покрылись пылью, а сам он был во власти скорби.

Смерть был настолько удручен увиденным, что добавил только каплю своего горького юмора к черной меланхолии, медленно и с трудом текущей по натруженным венам Горекса, мгновенно и безболезненно скончавшегося, оставшись наедине со своей паутиной.