Иннокентий Сергеев - Амулькантарат

Я догнал бы его, этого гнусного доносчика, я уж почти схватил его за рукав, если бы не этот танец - буквально в последнюю секунду он успел влететь в танцевальный зал, и сразу же оказался вне досягаемости,- никому не дозволено нарушать законы танца,- и вместо того чтобы схватить негодяя и тряхнуть его как следует, чтобы разом дух из него вытрясти, я должен был сделать поворот направо, так, пройтись, повернуться, так, снова пройтись, и так далее, под музыку, со всеми. Подлец лакей, воспользовавшись этим, немедленно исчез, юркнув куда-то, а я остался. Танцевать. Вместе со всеми. Под музыку. Я погрузился было в самое мрачное настроение, однако, ненадолго - в соседнем ряду, двигавшемся навстречу, я увидел своего недавнего преследователя; он тоже заметил меня, и лицо его исказилось от бешенства. Я подмигнул ему. Мы профланировали друг мимо друга, дошли до конца, развернулись, поменяли пары и снова пошли друг другу навстречу. Я решительно воспрянул духом, наблюдая, какие гримасы выделывает его лицо, как таращится он на меня, задыхаясь от бессильной ярости. Я снова подмигнул ему. Этого он был уже не в силах вынести, он отвернулся в сторону, его партнёрша, в которой я узнал розовую индюшку, что-то сказала ему, но он не ответил, от сильного потрясения перестав, по-видимому, реагировать на окружающее. Когда он проходил мимо, я заметил, как проступили на щеках его из-под слоя пудры красные пятна. Я ликовал. - Даже смотреть на меня не хочешь? Я вздрогнул. - Что ты там увидел? Всё это время я шёл, держа её руку в своей руке и даже не догадался взглянуть! Я боялся посмотреть на неё. - Что ты так смутился? - Я... не решаюсь,- пробормотал я. - Вот как. Отчего же? - Разве я... ты... не знаешь, что я... - Догадываюсь,- сказала она со вздохом. Я поднял на неё глаза. Сердится? Поклон. Реверанс. - Я виноват перед тобой. - Виноват,- согласилась она.- Но не стоит так мучить себя, ведь ты не хотел ничего плохого. Ты хотел сделать мне приятное, ведь правда? - Да,- сказал я, пытаясь понять, о чём она говорит.- Я... не думал, что так получится. - Для меня это было не меньшей неожиданностью,- сказала она,- уверяю тебя. Я предполагала, конечно, что-нибудь в этом духе, но такое... - Я и сам... не ждал,- сказал я робко. Она удивилась. - Вот как? Поклон. Реверанс. - Да... ведь это правда... я... - Ко мне заявляются и говорят: "Это ваши люди?"- и показывают мне двоих. "Мои",- отвечаю.- "Позвольте, однако, спросить, какова их провинность, что вы привели их ко мне". "Да вот",- говорят,- "их застали за кражей цветов. Эти мошенники стали отпираться, нагло врать, заявляя, что делают это по вашему приказанию. Столь наглое враньё привело всех в крайнее возмущение, и мы почли за должное привести этих негодяев к вам". "Благодарю вас",сказала я.- "Вы поступили совершенно правильно. Я прикажу наказать их". Каково же оказалось моё положение. Поклон. Реверанс. - И что я должна была подумать? Я подавленно молчал. - Благо, дело это, кажется, не получило огласки, что могло бы быть чревато для тебя весьма неприятными последствиями. Как ты вообще мог отважиться на подобное безумие? - Я люблю тебя. - Ты опять?- сказала она строго. - Но это правда! - Я не желаю об этом слышать. - Но... - Ты слышишь? Отвечай, ты слышишь? - Да,- сказал я. - Вот так,- сказала она.- И благодари судьбу, что всё ещё так кончилось. - Об этом рано говорить. - Что?- сказала она. Музыка оборвалась. Поклон. Реверанс. Всё заполнилось шарканьем ног, гулом голосов, ряды смешались. - Ты хочешь уйти? - Не знаю, нет. Ты что-то сказал, мне кажется? - Да. Я сказал, что рано говорить том, что всё кончилось. Посмотри вон туда. - Куда? - Видишь вон того человека? На нас смотрит. - Да. Вижу. Кто это? - Посмотри, он не спускает с меня глаз. - Ты хочешь сказать... он следит за тобой? Смотри, он уходит. - Не сомневаюсь, что стоит мне теперь покинуть этот зал, как я буду немедленно арестован. Если только мне снова не удастся ускользнуть. - Ты сказал, снова? Вот как. Она задумалась. - И ты предлагал мне уйти? - Я всего лишь спросил, не хочешь ли ты уйти. - Ты хоть понимаешь, что это очень серьёзно? - Догадываюсь. - И что ты собираешься делать? - Сейчас объявят танец. Только я сказал это, заиграла музыка, зал расчистился, и пары, выстроившись в ряды, замерли. Поклон. Реверанс. - А когда танцы кончатся? - О!- улыбнулся я.- У меня в запасе целая ночь. Она поджала губы. - Ты очень легкомысленно относишься к этому. - Если разобраться,- сказал я,- то что, собственно, произошло? Кто сможет опознать меня? Ведь в коридоре было очень темно, и едва ли кто-то мог разглядеть меня как следует, хотя...- я вспомнил негодяя лакея, ведь кто-то сказал ему!- Хотя, ладно. Пусть даже кто-нибудь опознает меня. Но и тогда я сумею представить всё таким образом, что это примет характер самый невинный. - Это будет нелегко сделать,- возразила она. - Не думаю,- сказал я. - Ты слишком самоуверен,- сказала она. - Возможно,- сказал я.- А может быть, и нет. - Вот именно,- сказала она.- Ты не можешь знать, как обернётся это дело. Очень может быть, что найдутся люди, которым выгодно будет представить его в самом скверном для тебя виде, ты не знаешь, какие силы, задействованы в этом, и какие силы противостоят тебе. Тебе всё представляется очень простым, а это не так. - Ты права,- сказал я.- Стоит только объявить игру, а уж игроки-то найдутся. - Вот именно,- сказала она.- Всё можно представить совсем иначе, нежели было на самом деле. Ты сам, как мне кажется, собирался сделать это, но даже не задумался, что подобная мысль может прийти в голову ещё кому-нибудь. Ты ввязался в игру, о которой даже не догадываешься. - Что же мне делать?- сказал я. - Я подумаю, как можно помочь тебе. - По крайне мере, одно меня утешает,- сказал я. - Что же?- спросила она. - То, что мы будем танцевать всю ночь. О бесподобная ночь, какое блаженство меня ожидает! За такую ночь и жизнь отдать не жаль. - Ты опять?- сказала она.- И потом, разве я обещала тебе все танцы? Напомни мне, когда это было? Я прикусил язык. - Неужели ты думаешь, что я буду оставаться здесь до самого утра!- она содрогнулась, как будто представив себе это.- И потом, разве ты не понимаешь, что оставаясь здесь с тобой, я ничего не смогу предпринять для твоего спасения? Ты рассуждаешь как ребёнок. - Прости,- сказал я.- Наверное, я похож на ребёнка. - Ну конечно,- сказала она.- Думаешь, что я должна оставаться с тобой, чтобы охранять? От дурного глаза? Она помолчала. - Пока ты здесь, тебе ничего не грозит. Оставайся здесь и не выходи. Пока ты в этом зале, ты в безопасности. - Да,- сказал я.- До тех пор, пока в этом зале танцуют. - А я попробую что-нибудь предпринять.

... - Желаю тебе приятно повеселиться,- сказала она на прощанье.

Я двигался как бы в чаду, и эта музыка, и эти люди вокруг, и то, что я делал, и то, что делали они, казалось мне порождением чудовищного бреда, кошмаром, который всё длился и длился, и никак не мог кончиться, и я силился вырваться из него, проснуться, и не мог, и всё глубже затягивала меня эта страшная паутина, и сама надежда высвободиться из неё, разорвать эти путы становилась всё призрачнее, и я терял её из виду, и свет казался мне мраком, и мне становилось трудно дышать, мысли мои начинали беспорядочно метаться, то вдруг цепенели, и тогда я становился подобен заводной кукле или марионетке в театре кукольника, и он дёргал за невидимые нити, и члены мои совершали движения танца без участия с моей стороны, как будто тело моё уже не принадлежало мне, и жизнь моя пресеклась; а такие минуты сознание моё почти совершенно гасло, и чувства притуплялись настолько, что я переставал сознавать, где я нахожусь, и что всё это значит, и я слышал голоса и не знал, обращаются ли они ко мне или к кому-то другому и проносятся мимо, и есть ли кто-нибудь вокруг, и есть ли вообще что-то, я не знал этого, я был подобен сомнамбуле, я забыл, откуда я пришёл, танец управлял мною, и я никуда не шёл, это было танцем. Мои партнёрши сменяли одна другую, а я порою даже не замечал этого, двигаясь и мысля по инерции или вовсе перестав мыслить, и они говорили мне что-то, спрашивали и смеялись, и просили меня шутить, они непременно желали растормошить меня, чтобы я шутил с ними, и обижались, когда это им не удавалось. Или замолкали, почитая за лучшее оставить меня в покое в том состоянии, в котором я пребываю, или просто отчаявшись достичь своего, и если я отвечал им, я отвечал так, как будто за меня отвечал кто-то другой; они расставались со мной без сожалений, приходили и уходили, а я смотрел на них и не мог понять, как они могут веселиться и какого удовольствия ищут, я успел уже забыть это и теперь не знал, что удерживает их здесь, зачем всё это, ведь для меня это давно уже превратилось в пытку, сделалось кошмаром, который всё длился и никак не мог кончиться, что заставляет их обрекать себя на него, или же они сами - его порождение, я не мог разобрать этого. Силы мои таяли, остатки моих сил, но я уже не думал об этом и, возможно, не осознавал, собственное тело моё стало для меня чужим, я почти перестал ощущать его, только тяжесть, которая ничего уже не могла добавить к моей муке, я ни на что больше не надеялся и ничего не боялся. И, кажется, ни о чём уже не сожалел. Но когда музыка вдруг переставала, и ноги мои не знали, что им делать, я как будто просыпался,- с каждым разом пробуждения эти становились всё слабее, всё менее ярки,- я смотрел на них тогда и видел, что они свободны, я смотрел на двери зала и видел, как легко они минуют их - те, кто входят и принимают улыбку в ожидании музыки, те, кто уходят,- они вольны сделать это, а я не волен, они могут уйти, когда устанут, а мне некуда даже присесть, некуда деть своё измученное тело, тяжёлое, почти чужое, и зависть захлёстывала меня, я задыхался, и это казалось мне страшной несправедливостью, зависть переполняла меня, и мне хотелось плакать, но глаза мои оставались сухими, тело моё перестало реагировать на порывы души, такие, в сущности, слабые, хоть и казались мне чрезмерными, душа моя устала и ослабела, и потому не было в ней силы бороться с ними, и они овладевали ей всецело, и казались мне от этого чрезмерными, и я завидовал другим, видя их свободу, но мне не приходило в голову, что я могу поступить так же, пренебрегши опасностью, грозящей мне, а ведь я, и правда, забыл даже думать о ней, но душа моя давно смирилась с таким положением и воспринимала его как непреложный закон, не пытаясь объяснить его или подвергнуть сомнению, она смирилась с ним, свыклась, как свыклось моё тело с движениями танца, сросшись с ним и произведя на свет чудовище, которое и было теперь мной, а меня не было больше, того, кем я когда-то был, да и был ли я когда-то, не привиделось ли это мне, не пустая ли это фантазия, я не знал этого, не думал об этом, как будто иначе и быть не могло, и ничего в мире не было кроме этого бесконечного танца, страшного и бессмысленного, который и был всем, что только могло быть миром. И снова слышал я ритмичные звуки инструментов, не различая их, не слыша, что они играют, но только властный и неумолимый ритм, нити натягивались, и тело моё, то, во что оно превратилось, чем оно отныне было, послушно отвечало им, и я вновь погружался в забытье и двигался в нём, и движению этому не было конца, не было конца, не было конца... не было конца.