Иннокентий Сергеев - Электрическая рапсодия

Я замерзаю, мы все замерзаем и скоро забудем, откуда и куда мы едем. Как это странно... Когда я вернусь, никто и не заметит, что меня не было. И где же мне теперь искать её? Она ушла, и они не отпустят меня. Но нет, нет! Она не ушла, просто её ещё не было!

Наверное, я сошёл с ума, если думаю, что она услышит. Для чего я играю среди них самого себя и прячусь за шторой, созерцая фонари набережной и ночные деревья, и тени... Я мог бы собрать коллекцию женских трусиков, как тот, другой.

Выше от пупка сокрытые пеленой тумана, они бредут по самые трусики в чёрной чулочной воде. Изучение анатомии женского белья по следам на снегу и отпечаткам в гипсе.

Из окна открывается вид на небо и кирпичные трубы каминов квартир, что лежат глубоко под равниной снегов зимних крыш. Снова стоять у окна и высматривать чужие следы. Снова прятаться, когда они постучат в дверь. Или бежать вниз по лестницам и на первом же трамвае прочь! - прочь по кольцу транспортной сети, всегда возвращаясь. И всегда невовремя.

- И вот что плохо,- говорит он, вытряхивая остатки кофе из пачки в кипящую в кастрюльке воду.- Если ты ушёл, то вернуться уже не сможешь, а если ты сумел вернуться, то, наверное, не так уж далеко ты и ушёл. И ты знаешь, хочется уйти, по-настоящему уйти, и посмотреть, что же там. Может быть, и возвращаться не стоит?

По полу тянет сквозняком, а за окном в окнах скоро погасят свет и зажгут его снова - окна, выходящие на старую площадь и узкие кривые улочки, каменные мостовые и сырые стены домов, сгорбленные фонари и снова, снова, снова... зима. И идёт дождь. И я каждый раз возвращаюсь туда, откуда она ушла, и никогда не иду дальше...

И падает снег, и дети наряжают ёлки, и старенькая женщина в старом городе продолжает отсчёт: "Я живу здесь уже тридцать шесть лет..." И контролёры проверяют билеты.

- А вон там скоро будет торговый центр, а здесь, помнишь, здесь была кофейня, мы ещё заходили сюда, помнишь?

И у беременной суки родятся щенки.

А рыба протухнет.

- Ты знаешь эту историю о том, как протухла рыба, а собака осталась без крова? Нет? Ладно, я расскажу тебе её перед сном, чтобы ты заснула. Но только без обмана, договорились? А то я пожалуюсь твоей маме. Никакой истории о протухшей рыбе я не знаю, но раз уж пообещал, приходится сочинять находу.

- И вот, однажды ночью разразилась страшная буря, и стёкла в зимнем саду были выбиты вместе с крестовинами чудовищными порывами ветра, которые сорвав той же ночью крышу с собачьей будки, оставили несчастное животное без крова. Лишь к утру буря утихла, и рыбаки, остававшиеся всю ночь в укрытии, смогли, наконец, выйти к реке. А в это время собака бесприютно скиталась по двору и тихонько скулила. К обеду она успокоилась и прилегла подремать на крылечке. Тем временем бригада стекольщиков восстанавливала порядок в зимнем саду, но дело продвигалось медленно. Каждый раз,- словно бы тут было замешано какое-то роковое заклятье,- стоило вставить новое стекло, как кто-нибудь неловким движением выдавливал его, или оступался и падал, обрушивая его на пол вместе с рамой, и оставался лежать среди осколков. Наконец, стёкла всё же были вставлены, и бригада стекольщиков, распив по случаю успешного завершения работы бутылку портвейна, чинно удалилась. Вскоре вернулись и рыбаки, и вернулись с уловом. И никто бы ничего не заметил, когда бы не скорбный вой оставшейся без крова собаки, увидевшей выглянувшую из-за туч луну. Весь дом переполошился. Остаток вечера и вся ночь были потрачены на восстановление будки. Тем временем собака была принята в спальню и, пригревшись на пуховой перине, уснула. По её довольной морде расплылась улыбка совершенного блаженства. А к утру рыба протухла. Так и закончилась эта история. - А почему никто не положил её в холодильник?- спрашивает она. - Не знаю,- говорю я.- А теперь спать.

- А что такое портвейн?

Чудовищно глупо, боже мой, как же это чудовищно глупо, ехать куда-то в промёрзшей электричке, рассказывать на ночь нелепые истории и оставаться одному, или жениться и завести детей, и снова рассказывать нелепые истории, сочинять прошлое своей жены и своё будущее, и снова, снова, снова нелепые истории, снова один в промёрзшем вагоне, куда-то снова... Или выйти на какой-нибудь из этих станций. Но зачем? Чтобы всё это кончилось? Отсутствие смысла ещё не производит смысл.

Я хочу вернуться, всё, что я хочу, это наконец, приехать, я должен вернуться, иначе они решат, что я ушёл насовсем и займут мою комнату. Она вернётся, я буду ждать её, и она вернётся. Я не знаю, где искать её, и я останусь там, куда она однажды вошла, чтобы она могла найти меня, если она захочет меня найти.

Всё слишком нестройно и слишком долго, и если я не умер, я бы уже давно должен был приехать. Скоро начнёт светать, и я буду стоять у окна своей комнаты, а на плите будет разогреваться мой завтрак,- у меня ещё остались две банки салата.

Или что там у меня ещё осталось?

Этот город, так много людей живут здесь дольше, чем я живу на свете, так много людей покупают подарки и собираются вместе или сидят поодиночке, каждый у своего телефона, отгородившись от лестничной клетки входной дверью, отгородившись подъездом и кодовым замком, отгородившись двойными стёклами окон и своей фамилией, и фамилией жены. Никто не скажет мне, как её звали. Никто никогда не называл её так.

Одинокая женщина работала всю ночь, а теперь возвращается домой,- раннее утро, толпы людей в метро. Все добираются на работу, она хочет спать, она не спала всю ночь, но никто не уступает ей место, и она дремлет стоя, повиснув на поручне. Раннее утро в метро, на часах новый день, она возвращается. Там осталась её девочка с почти незнакомым ей человеком. Он должен был уложить её спать, но она могла закапризничать и не уснуть. Поспать, хотя бы немного... Нужно будет уговорить его остаться до вечера или хотя бы...

Выйти в тамбур, я не могу больше, выйти в тамбур... Какая огромная страна!

- Лучше всего с утра, это кофе. Причём не растворимый, а настоящий, из джезвочки. Это тебя сразу взбодрит. Эй, просыпайся! Давай, всё уже готово.

Солнце. В окнах снега и солнце. Бледное голубое небо, платформа, проехали платформу, без остановки. Все поднимаются со своих мест, нужно подняться. Следовало выйти в тамбур заранее, сейчас в голову полезут глупые мысли. Я знаю, как всё это начнётся, это всегда начинается так, всё начинается снова.

Эдвард Мунк, норвежский художник, очень боялся прихода Гитлера, потому что Гитлер рисовал картины короткими мазками, а он, норвежский художник Эдвард Мунк - длинными линиями. Но немецкие офицеры отнеслись с уважением к мэтру экзистенциализма... Откуда это и почему?

Заснеженная Прага, изломанные простыни крыш и замёрзший фонтан на площади. Или это был сон?.. Нельзя было спать в электричке, теперь будет знобить, и вот так каждый раз, а? Ну ты подумай!..