Эллен Датлоу - Секс с чужаками

— Ты не запер дверь? — боксерские трусы вновь исчезли, но Марсия отклонилась назад за мгновение до того, как коснуться его губами и смотрела теперь вверх, на Сен-Жака, с изумлением, гневом и отчего-то с бесконечной скорбью. — Ты хочешь сказать, ты позабыл это сделать?

— Да, но… не беспокойся, все в порядке…

Однако вовсе не все было в порядке, потому что в этот самый миг в комнату ворвалась мать Изабель в белой бейсбольной форме с ярко-красным мальтийским крестом на груди, держа в руках такую же ярко-красную бейсбольную биту с дурацкими белыми крылышками, прикрепленными как раз над тем местом, за которое берутся руками. Мать Изабель принялась охаживать Сен-Жака битой по голове, приговаривая: «Ты уволен за то, что обманывал жену, Сен-Жак, ты уволен, уволен!» — снова и снова.

Он проснулся с пульсирующей в голове болью и прекрасно сохранившимися воспоминаниями о том, что произошло во сне. Часы на столике у кровати показывали четыре утра. Вероника еще спала. Сен-Жак вылез из постели, не разбудив ее, проковылял в ванную, чтобы взять аспирин, закрыл за собой дверь и включил свет. В зеркале на дверце шкафчика с лекарствами он увидел у себя на макушке пару здоровенных шишек и багровый синяк, расплывающийся под левым глазом.

Он почти готов был поверить, что мать Изабель действительно отлупила его этой нелепой крылатой битой, но затем рассудительность вновь взяла свое. Я, должно быть, метался во сне, и ударился головой об изголовье, решил Сен-Жак. Это объясняло и ушибы, и то, как кончился сон; все остальное явно было обыкновенным порождением либидо, подсознательных ассоциаций и памяти.

До тех пор у него никогда не бывало столь ярких снов. Может быть, именно поэтому его подсознание избрало такой суровый способ прервать ход сновидения, напомнив ему заодно, что если он когда-нибудь разведется с женой или допустит супружескую неверность таким образом, что об этом сможет узнать мать Изабель, то ему придется иметь дело с последней. А она не просто стукнет его по голове, она его уволит, как уволила Теда Эделарда, учителя рисования, который подрабатывал по ночам в баре для голубых в Монтерее.

Сен-Жак отправился на кухню и заварил себе кофе, чтобы запить четыре таблетки аспирина, которые прихватил из шкафчика с лекарствами. Он все еще нуждался в сне, но воспоминание о дубасящей его матери Изабель было чересчур свежим, чтобы доверить подсознанию составление дальнейших снов, поэтому Сен-Жак перешел в гостиную и попытался читать. Но из-за головной боли невозможно было сосредоточиться и ему пришлось оставить это занятие.

Он вернулся в ванную, чтобы взять еще аспирина. Вспомнив вдруг, каким старым и грязным выглядел он во сне и какими ужасными были его кожа и ноги, Сен-Жак снял пижаму и осмотрел себя в зеркале нагишом. Молодым он не выглядел, но кожа его была скорее морщинистой и сухой, нежели пятнистой и дряблой, и он далеко не был таким волосатым, как во сне. Ноги его были еще в хорошем состоянии; может быть, слегка поиссохли в коленках, но в остальном для ног человека среднего возраста выглядели почти изящно. Он немного прошелся перед зеркалом.

Чувствуя некоторое удовлетворение, он принял дополнительные меры предосторожности, помывшись и побрившись, а потом вернулся в гостиную с намерением читать и пить кофе, пока не настанет время готовить завтрак. Но сон все время лез в голову, напрочь разрушая сосредоточенность. Наконец Сен-Жак сдался и достал стопку контрольных, которые собирался сначала проверить только на выходных.

На середине второго урока, когда Сен-Жак вел занятие по Данте, мать Изабель объявила по интеркому, что третий и четвертый уроки отменяются, так как предстоит особое собрание в часовне. Всем учащимся и преподавателям необходимо присутствовать. Сен-Жак рад был прервать занятия, поскольку недостаток сна начал уже на нем сказываться.

Проходя по автомобильной стоянке, он увидел, что к нему направляется Марсия; как обычно, в сопровождении Джун и Терри. Джун и Терри обе были смуглые, стройные, с длинными каштановыми волосами и огромными темными глазами, взгляд которых был не то детским, не то вызывающим. Их лица с высокими скулами под некоторыми углами зрения могли казаться округлыми и детскими, под другими же — угловатыми и потрясающими; эти девушки никогда не расставались больше, чем на несколько минут, и преподаватели называли их Двойняшками.

Поначалу Марсия не замечала Сен-Жака, но когда заметила, то бросила на него взгляд, полный такого чистейшго отвращения и презрения, что он поразился. Она что-то сказала другим девушкам — Сен — Жаку показалось, что он расслышал слово «козел» — после чего все трое посмотрели на него и громко фыркнули. Должно быть, он как-то выказал свои чувства, фантазируя на ее счет вчера на уроке. Сен-Жак сказал себе, что это неважно, что их насмешничанье не может что-либо значить для такого зрелого человека, как он, но знал в то же время, что, как ни смешно позволять себе беспокоиться из-за таких вещей, ему никуда от этого, однако, не деться.

Первый ряд скамей предназначался преподавательскому составу. Сен-Жак сел на закрепленное за ним место, между Вероникой и Расселом Томасом, безжизненно красивым автором религиозно-мистических стихов, который преподавал английский язык и разговоры, а также поэзию которого мать Изабель и Вероника находили столь поучительными. Сен-Жак был рад присесть; конечности его весь день были тяжелыми и негнущимися, а шишки на голове тут же принимались болеть, стоило ему встать и куда-нибудь пойти. Томас ответил на приветствие Сен-Жака; Вероника читала и только кивнула, когда он с ней поздоровался.

Мать Изабель решительно прошла вперед в сопровождении низенького, округлого священника, который Сен-Жаку был незнаком. Священник был облачен в стихарь и фиолетовую епитрахиль; его округлость и манера ходить слегка вразвалку подчеркивали строгую подтянутость и худощавые фигуры монахинь; если Вероника была слегка угловатой, то сестра ее напоминала скелет. Вероника заложила страницу — Сен — Жак заметил, что она читает что-то о Современной Христианской Ритмической Гимнастике, несомненно, надеясь почерпнуть какие-нибудь идеи, которые могли бы ей пригодиться для ее команды пловцов — и Сен-Жак позволил себе расслабиться. Вероника запомнит каждое слово своей сестры, так что сейчас можно подремать, а потом расспросить ее, что к чему.

Когда мать Изабель и ее священник вышли вперед, свет потускнел; ярко освещенным остался лишь подиум и лежащая на нем открытая книга. Типичная театральная манера. Сен-Жак выпрямился и закрыл глаза; он знал по долгому опыту, что мать Изабель, без сомнения, некоторое время будет ораторствовать, прежде чем представить священника. Она никогда по-настоящему не видела людей, к которым обращалась, хотя считала необходимым сверлить аудиторию пристальным взглядом.