Валерий Генкин - Сшит колпак

Тэр все не было. Дмитрий потянулся к другой брошюре, сдул пыль. На серой обложке обозначилось: «Приготовление вяленых извячьих хвостов в домашних условиях». На первой странице Родсин прочел: «В основополагающем труде «Рациональное питание как основа рационального поведения» великий Отец-указатель закладывает основы учения о рациональном питании как основе рационального поведения. В ряду других продуктов, рекомендуемых в пищу рационально ведущего себя кальбианина, достойное место занимает мясо извяка. Чтобы предохранить этот ценный продукт от порчи, его следует…» Дмитрий уронил книгу. Следующим в стопке был толстый крупноформатный труд «Родовспоможение в практике ейловодства». Родчин колебался, взять его или нет, но в это время экран напротив кресла ожил.

Коренастый человек в строгом костюме, стоя на небольшом возвышении держал речь. Позади него ровной линейкой сидели мужчины неопределенно-пожилого возраста, все в таких же строгих темных костюмах и с отрешенно-строгими лицами. Оратор говорил свободно, ловя живыми глазами внимание невидимого зала. «Да, мы пошли на это, мы решились упразднить цензуру. Ужасы пережитой тирании убедили нас в необходимости этого шага. Досмотр над культурой и гнет связаны неразрывно. Где предписывают слова и мысли, там неизбежно появляются глухие уши, немые рты, слепые глаза… Я не утверждаю, что наш путь единственно верен. Я просто исхожу из прозрачной идеи, что скрывать наше прошлое, прятать в темные углы наши беды и ошибки, наши глупости и огрехи — преступление…»

Появилась Тэр с кульками и пыльной бутылкой.

— А, — сказала она, глянув на экран, — слова, слова…

— Ты с этими словами не согласна?

— Согласна. Но что с того? Мы все так устали, так опустошены, что уж нет мочи ни соглашаться, ни спорить. А человек он, — она кивнула на экран, — неплохой.

— Кто он?

— Президент реформаторского братства. Антикатапист.

— Ага, а за его спиной, стало быть, это самое братство?

— Эти братья только и ждут момента, как заглотнуть своего президента.

— Какую же мы здесь видим фазу?

— Ты ведь знаешь, в нашем мире время не имеет определенного направления, течет в разные стороны. Реализуются множество вариантов, они пересекаются. Я знаю будущее этого братства. Увы, оно печально. Впрочем, у нас на хороший конец рассчитывать не приходится.

Человек на экране окончил речь. Послышался одобрительный гул невидимого зала. Старцы как один подняли руки и застучали ладошами.

На возвышение поднялся следующий оратор — крупный, тучный, с маленькими блестящими глазами. Поправляя сбивающийся чуб, высоким голосом, который не вязался с его сложением, он рассказывал о том, как Ол-Катапо, покончив с врагами и бывшими соратниками, впал в состояние липкого постоянного страха. Он видел тени убиенных, которые бродили по улицам столицы, кружились лунным хороводом у Дома Расцвета. Как-то на базаре бродячий онгерщик рассказал, будто в одном из шоктов поселилась душа Длинного Олсо. Неуспокоенная, исполненная жаждой правды народной, жаждой мести. Уже через день слух дошел до отца-указателя. С улиц разом исчезли онгерщики. Затем родилось повеление изничтожить всех шоктов. И эти милые невинные создания, воскликнул оратор, почти исчезли из нашей жизни.

— Кто это — шокты? — спросил Дмитрий.

— Такие пушистые зверьки, серые, рыжие, редко — голубые, с темными полосками вдоль спины и светящимися глазами. Люди любили их за кроткий нрав, да сейчас их действительно не встретишь. Перебили.

«Вы увидите, — продолжал звенеть голос с экрана, — последнее заседание Совета яктоносцев, решившее судьбу шоктов и едва не принявшее план уничтожения категорийцев».

Тэр подошла к Дмитрию сзади и нежным движением ладоней сжала его виски. Потом вдруг ткнулась подбородком и губами в волосы. Дмитрий отвернулся от экрана, унося в памяти подергивание сухого века отца-указателя: «Всех! До единого!» — «И голубых?» — «Голубых — в первую очередь».

— Скажи, Тэр, этот карантинный путь — в чем его смысл?

— Выворачивание души. Поиск того, что по установлению считается низменным. У тебя ничего не могут найти. Кроме юношеской любовной истории. Они озадачены. Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— А сколько вы живете?

— Лет сто-сто десять.

— О, ты так молод, не прожил и трети. А во взрослой жизни эта доля совсем мала. Одна десятая.

— Как это?

— Отбрось два десятилетия созревания. Получается, ты прожил восемь лет из восьмидесяти.

— Пожалуй. Значит, кое-что они раскопали.

— Помнишь мост. Как меня… как ее звали?

— Анной. Мы встречались в старинной части города. Порой нам казалось — мы в средневековье. Подъемные мосты, сточные канавы. Каждую минуту из-за угла может выйти прохожий, закутанный в плащ, под которым целый арсенал. А следом — паланкин с красавицей, в бархатных драпировках блеснет кольцо на прелестной руке. Тут же группа злодеев, преследующих пылкого любовника. Вот-вот завяжется схватка… Она всегда опаздывала. Как-то я прождал минут сорок, разозлился и спрятался за фонарный столб. Она пришла, озирается. Я вышел, и, помню, мы ужасно поссорились. Впрочем, ссора — вздор. Просто я был мальчишкой, и ты… и она это чувствовала. У нашей любви не могло быть хорошего конца. Она искала постоянства, твердой опоры, а для меня дули ветры всех планет. Я и сам был легок, как ветер.

— Вот тогда-то, Дима, и не произошло мирового соединения.

— Ты уверена, что существует лишь одна душа во всем свете, предназначенная для союза с другой?

— А сам ты как думаешь?

— Не знаю. По-моему, это опасно. Стремящиеся друг к другу души соединяются с такой силой, что рождается новая маленькая вселенная. И для большой они перестают существовать.

— Как странно, что ты опять это говоришь, милый. — Она сидела у его ног, и запрокинутое лицо ее сияло слезами, но сияло не Дмитрию. — Что нам мир, когда мы владеем друг другом. Еще час назад мы пили кубок приязни из рук Атры, и ты говорил, что готов уйти со мной за Рыжие горы. Ну же! Мы пойдем, но позволь мне взять брата. Эй, Уно, вылезай! Нужно спешить. Право, милый, он не помешает нам, он славный мальчишка, я не могу его бросить. — И она повернулась к темному углу. Из-за шкафа вылез кучер латайки, любитель колотить палкой по блестящим коричневым горшкам. Был он, правда, умыт и причесан, в чистой рубахе и аккуратных сандалиях. И глаза его светились навстречу сестре.

— Вы подружитесь, — горячо сказала Тэр.

— Мы уже встречались, — сказал Дмитрий. Захваченный порывом, он вскочил и услышал сразу два голоса.

— Как светятся твои глаза, любимый, — сказала Тэр.

— Поздравляю! — визжал Сейт-ала, одетый почему-то в синий мундир. — Такая честь! От имени всех… соседей… приношу, то-есть глубочайшие… — Он протянул Родчину бумажку, на этот раз голубую, глянцевитую. — Ах, мы так рады за вас. Это, конечно, воздаяние по заслугам, но и — признайтесь — везение тоже! Ведь в Едином могла бы возникнуть нужда не в химике, а, скажем, музыканте или дробильщике камней… Хе-хе… И ваша очередь на слияние с Ним могла бы отодвинуться.