Валерий Генкин - Сшит колпак

— Цх! — зло выдохнул Евгений. — Испытываю желание проломить пару стен и свернуть некоторое количество шей.

— Надо себя сдерживать, неудобно как-то — шеи сворачивать, — сказал Родчин.

— Постараюсь. Но мне тяжело, — Евгений всхлипнул. — Я так привязан к этой… своей оболочке.

— Очень сырой материал, — сказал главный кивала. — Чрезвычайно низкий уровень.

— Что же заставляет вас так долго беседовать с нами? — спросил Борис. — За чем дело стало? Ассимилировать, так ассимилировать. Надеюсь, под наркозом? Я боюсь щекотки.

— Везде и всегда я неуклонно следую великому предназначению — всех сколько-нибудь разумных существ поднимать до высшего состояния блаженства духа.

— И каково же это состояние? — спросил Дмитрий.

— То, в котором пребываю я.

— А если эти сколько-нибудь разумные не хотят? — спросил Евгений, вытирая рукавом слезы.

— Заставляю.

— Силой?

— И силой, если убеждения не возымеют действия. Величие цели облагораживает любые методы. Приближаясь к уровню монолитного сознания, вы начнете понимать и соглашаться со мной. Убедившись в своем ничтожестве, вы перестанете препятствовать машине освобождения осуществлять ее функции. И бросьте, кстати, второй лучемет. — Желтый палец указал на Дамианидиса. — Ваши предшественники пользовались чем-то подобным, но без успеха.

Из кармана под коленом Евгений вытащил сонник и любовно погладил полированную рукоять. Потом положил сонник на стол.

— Неразумные, вы можете покуситься на недоступно-высокое. Весь ужас такой попытки вы поймете, когда пройдете курс убеждающих процедур.

— Как вы будете нас убеждать? — спросил Родчин.

— Прежде всего покажу свое превосходство в любой области интеллектуальной деятельности. Это послужит хорошим началом. Существа вашего уровня обычно отличаются гипертрофированным честолюбием. Оно не позволит вам уклониться от состязания.

— Так будет состязание! И в какой области? — спросил Евгений.

— Выбор за вами. Тем убедительнее будет ваше поражение. Тем скорее мы приблизимся к цели.

— Может быть, сыграем в шахматы? — вдруг сказал Борис. — Могу познакомить с правилами.

— Шахматы. — Кивала помолчал. — А, эти точеные фигурки. Чатуранга-чатураджа. Шатрандж-шатранг. Гав и Талаханд. Вы, возможно, забыли, но Талаханд умер на спине слона. Смерть его не прошла бесследно для истории шахмат. Правила на протяжении веков менялись, но незначительно… На каждой стороне по королю. Витязь ходит по диагонали. В боевых рядах слон, жираф, птица Рух, медведь и верблюд… Слон це-четыре, конь эф-шесть. Мат на девятнадцатом ходу… В другой партии, кажется в Мерано, сложилась похожая ситуация, но белые избрали более удачное продолжение.

Дмитрий увидел, как побледнел Игельник.

— Немного нудновато, — продолжал бубнить кивала. — Предлагаю что-нибудь поживее. Например, двойной тун. Желаете познакомиться?

Борис неуверенно кивнул.

— Смотрите.

Свет разлился над столом. По розоватому облаку разбежались белые стрелы. Паутиной повисли нити. Обозначились полупрозрачные кубики нежных тонов. Один из кубиков засверкал, высвечивая резную фигурку.

— Егерь-секретарь, — сказал кивала. — Имеет шесть степеней свободы.

Свет побежал от кубика к кубику.

— Вот жрец Атры, ходит по отрезкам гиперболы. Это стражник на ейле, а это ейл без стражника. Здесь жрица Атры. Она всегда неподвижна, но обойдя ее по кругу, ейл превращается в ластифа…

Фигуры сновали по запутанным траекториям, выстраивались в пирамиды, сбивали друг друга.

— Ластиф ходит двойным туном, то есть двойной восьмеркой. Тун может быть полузамкнутым. Левоориентированный тун изменяет ранг поля на четное число, правоориентированный — на нечетное…

— Нечто вроде трехмерных шахмат с меняющейся топологией игрового пространства, — пробормотал Борис.

Дамианидис посмотрел на него с беспокойством. Игельник участвовал в турнире Причерноморского топа, собиравшего сильнейших шахматистов, и лишь по случайности — в этом был твердо убежден Евгений — не стал чемпионом. Но здесь…

— Просто и увлекательно, не правда ли? — спросил кивала. — Так будете играть?

— Буду, — обреченно сказал Борис. — Но мне нужен стимул.

— Стимул?

— Да. Если я выиграю хотя бы одну партию, вы отпускаете нас отсюда. Хотя бы на время. Я не могу весь праздник мысли, котрый нас ожидает, проходить без штанов.

— Наивный! Зачем вам штаны? Впрочем, будь по-вашему. А может быть, сыграем в четверной тун? Двое на двое? Возьмите в пару вот этого, который грозился проломить стены. Он очень храбрый.

Евгений вздрогнул.

— Нет. Играем один на один, — твердо сказал Игельник.

— Хорошо. Для ваших спутников я тоже подберу задачи. Один из них, — главный кивала закатил глаза и на мгновенье задумался, — должен ознакомиться с моей блистательной историей, великой историей восхождения и слияния. Это научит и побудит. Вам доступен ход моих мыслей? Для начала путь в историю будет простым: достаточно проглотить три дымных шарика. Вот они. — На столе появились три горошины, пускающие лиловатые струйки. Кивала обратился к Дамианидису и Родчину: — Кто из вас отправится в прекрасное и поучительное путешествие?

— Как вы сказали? Проглотить шарики? — спросил Дмитрий.

— Да. А мы тем временем будем играть.

— Пойду я, — сказал Родчин.

— А я? — спросил Дамианидис.

— Пыхти за Бориса.

Старик взял в руки онгер, тронул струну. Инструмент печально пискнул. Пыхтя заходили клапаны, мшистое ложе осветилось серым огнем. Высокий ломкий голос запел о теплых морях, о людях, пасущих рыб, о подвигах бронзовых воинов Данталы, об отступниках Рыжих гор, о крузах, построивших машины, и почитателях Герты, которые эти машины ломали.

— А сейчас, — голос старика утратил звонкость, превратился в почтительно-восторженный клекот, — разливаются вширь и вглубь ветры истины, на многозеленый луг спустился отец-указатель, давший зоркое право счастья последнему нищему улшских заилов. Он принес лиловое знамя подъема, он внушил могучие песни выдоха, он простер опаловые длани охвата, и магический шар мудрости сияет в его левом лбу. Воздадим же хвалу верха и низа Его всепокровительству, чей век мы исчислим как восемь раз по шестьдесят четыре года, да восторжествуют они над миром!

Коричневой клешней старик сильно дернул струну, онгер пронзительно вскрикнул. И тотчас вся площадь застыла в святом молчании. Только розовая пыль потекла в стороны, стукнулась о глиняные пределы и заклубилась.

— Спасибо, отец, — Дмитрий протянул певцу байлу. Старик проворно сунул ее под полу шинели. Ближайшие свидетели одобрительно зацокали, и только синий стражник холодно смотрел на Родчина, теребя деревянную фигурку ластифа на груди — знак власти одиннадцатого разряда.