Тим Пауэрс - Ужин во Дворце Извращений

— Слейся с Господом. — Ох. Шлеп.

Услышав, как шаги сойера замерли прямо перед ним, Ривас резко выдохнул…

…и с силой нажал пальцем на лезвие. Сталь прорезала ноготь и уперлась в кость. Боль пронзила его горячей, ослепительной вспышкой, и он заставил себя цепляться за эту боль, выкинув из головы все остальное.

Он даже не слышал, как сойер произнес положенное «Слейся с Господом».

Последовал бесшумный, оглушительный удар, и он провалился в ледяную бездну — такую холодную, что любое движение в ней (а он откуда-то знал, что в ней все-таки что-то шевелится и это «что-то» обладало разумом) казалось лишенным жизни. В какой-то древней книге он вычитал, что жидкий гелий закипает при температуре около абсолютного нуля… Все тепло его тела словно разом выдернули куда-то, но новое тепло вливалось в него через левую руку — через большой палец.

Тепло и холод словно раздирали его на части, и хотя он и сам разрывался между ними, остаток разума его тянулся к теплу, и он ощутил, как всплывает. Правда, то, что находилось в противоположном конце его души, оторвалось от него и теперь преследовало. Однако оно отставало, и скоро он уже не беспокоился ни об этом, ни о черном, ледяном разуме внизу.

Зато теперь его раздражали боль в бедре и липкая, в мелких камешках грязь на щеке. Он сел и огляделся по сторонам. Сойер ушел, хотя толпа по периметру поля никуда не делась, и все они стояли на коленях. Потом взгляд его упал на соседей по цепочке, причащенных.

Только двое-трое из них оправились от причастия, а может, просто и не теряли сознания, и теперь они глупо оглядывались по сторонам, словно пробудившись от глубокого сна. Большинство же оставались лежать в грязи. Некоторые дергались, остальные валялись как мертвые. У нескольких из тех, кого он мог разглядеть, шла кровь из царапин, полученных от падения или судорог; что ж, так его порезанный палец вызовет меньше вопросов.

Только тут он заметил, что голова его осталась ясной — такой же, как всегда, с нетронутыми памятью и личностью. Ба, его импровизация с болевой блокадой работала даже лучше, чем алкоголь, тем более что та, защищая от причастия, оставляла потом пьяным.

Эта мысль напомнила ему о пинте ячменного виски, спрятанной в клапане мешка, и он поспешно встал. Старательно изображая оглушенный вид, он побрел через поле к своей стае Соек.

Сестра Сью, не скрываясь, наблюдала за его приближением, но пастырь не поворачивался до тех пор, пока Ривас не оказался в нескольких футах от него. Только тогда он обернулся, держа в руках пинту виски.

— Ты быстро оклемался, — заметил пастырь.

Ривас отозвался на это глупой ухмылкой и смахнул со лба прилипшую прядь волос; при этом на лбу его остался мазок крови.

— А Мёрфи все во дворе играет, — тоном заправского ябеды протянул он, — хоть мамка звала его. — Отходя от причастия, чаще всего говорят именно такую ерунду.

— У тебя кровь идет, брат Боуз, — встревоженно сообщила сестра Сью, одновременно подавая пастырю знак, смысла которого Ривас не уловил.

— А? — Ривас покосился на окровавленный палец с видом, как он надеялся, безмозглого удивления. — Ба, правда!

— Должно быть, упал на какой-нибудь стеклянный осколок, — предположил пастырь. — Скажи-ка, брат, что это? — Он помахал в воздухе плоской бутылкой.

Ривас старательно наморщил лоб в мысленном усилии.

— Виски, — ответил он наконец. — Кажись, это мое.

— Было твоим.

Пастырь разжал пальцы. Бутылка не разбилась, упав на землю, но удара тяжелым каблуком уже не выдержала. Ривас как мог постарался скрыть свое огорчение.

— Спиртное — другая вещь, которую мы вынуждены запрещать, — объяснил ему пастырь. — Тебе еще повезло, что она была непочатой, а сестра говорит, что подобрала тебя нынче утром трезвым. И все-таки и спиртное, и музыкальный инструмент у одного новичка… — Он многозначительно покачал головой. — Так как все-таки тебя зовут?

— Джо Уили, — наугад выпалил Ривас. — То есть нет, извините, я хотел сказать, брат Боуз.

— А сколько тебе лет?

— Я… это… не помню.

Пастырь кивнул, потом улыбнулся.

— Тебе понравилось причащаться?

Ривас зажмурился и принюхался к запаху вылитого виски.

— О да, сэр. Очень.

— Это хорошо, потому что я назначаю тебе особый режим. Большинство людей причащаются не чаще раза в день, но тебе мы позволим проделать это сегодня дважды — здорово, правда? Мне кажется, ты сможешь рассказать мне больше… после этого. Как тебе это нравится?

Ривас открыл было рот для ответа, но пастырь перебил его:

— Да, и мы позволим тебе на этот раз сидеть, чтобы ты больше не упал и не расшибся.

Ривас округлил глаза.

— Вот здорово, — сказал он, но тут же нахмурился и перешел на шепот. — А другие… они не будут завидовать?

— Нет. Это будет нашей маленькой тайной. Иди за мной.

Осторожно ступая по грязи, он провел Риваса к маленькой двери в стене стадиона. За ней оказались полутемный коридор и дверь с железной задвижкой.

— Извини, — сказал он Ривасу, — здесь нет ни окна, ни лампы. Но теперь ведь сам Господь Сойер следит за тобой, так что тебе нечего бояться темноты. Там есть стул — найдешь его и сможешь сидеть.

Ривас поколебался немного. Даже сейчас, подумал он, я мог бы заколоть его и удрать. Даже проще, чем прежде. Но опять-таки это лишит меня легенды.

Вот интересно, я и правда так хочу вернуть Уранию? До такой степени?

— Да, — вздохнул он и шагнул в комнату. Дверь за ним сразу же захлопнулась. Затхлый воздух подтвердил, что комната и правда лишена окон и мала по размерам. Должно быть, бывшая кладовка. Секундой спустя он услышал лязг задвигаемой щеколды.

После нескольких минут осторожных поисков его порезанный палец болезненно соприкоснулся с обещанным стулом, и он уселся. О'кей, сказал он себе, уговоримся раз и навсегда: тебе нельзя больше пройти ни одного этого чертова причастия. Даже думать забудь об этом. Если придется, я укокошу сойера… но, может, мне удастся засвистеть его, а потом растянуться на полу — так, придя в сознание, он решит, что уже причастил меня.

Он надул губы и насвистел первые шесть нот «Пети и Волка» — живой, задорной мелодии, звучавшей в этом месте совсем уже дико. Потом, довольный, уселся поудобнее и принялся ждать.

Ему вспомнилось, как он впервые обнаружил это особое свойство музыки вообще и «Пети и Волка» в особенности.

В холмах к северу от пустоши Сил-Бич стая Соек, с которой он странствовал тогда, увидела на горизонте столб дыма. Пойдя в том направлении, они обнаружили разбитые, догорающие, разбросанные по дну пересохшей реки останки купеческого каравана из Санта-Аны. Скорее всего купцы стали жертвой банды так называемых ухарей. Ухари разъезжали на причудливых самодельных велосипедах и название свое унаследовали от легендарных древних мотоциклистов вместе с наводившими ужас ухающими мечами — благодаря особой форме те издавали громкое уханье, когда их быстро вращали в воздухе. Как бы то ни было, налетчики забрали все самое ценное и скрылись, но Сойки не спешили, да и требования у них были поскромнее. Они терпеливо перебирали окровавленные ошметки поклажи, и наградой им стало довольно много металлических предметов и проволоки… но Ривас нашел чудом оставшийся целым пеликан.