Тим Пауэрс - Ужин во Дворце Извращений

— Ладно… — устало произнес он. — Не торопись, сядь. Будет тебе все. С начала до конца, как ты хочешь.

Ривас отворил дверь и выглянул наружу.

— Моджо! — крикнул он. — Еще пива сюда! — Он закрыл дверь и сел на место. — Раз так, давайте договоримся. — Он непроизвольно взъерошил волосы рукой. — Десять тысяч полтин вашей валюты: банковский перевод на пять тысяч сейчас же и еще один, когда… если мне удастся доставить Уранию обратно в стены Эллея.

— Ты чего-то не понял. Все вместе стоит пять тысяч.

— Монтекруз поднял цену до десяти.

— Монтекруз, должно быть, одурел от беспокойства. Я могу его понять. Но нет…

— С ним вы можете разобраться потом, — сказал Ривас. — Я принимаю то предложение, которое мне сделали.

— Цена, которую я предлагаю, — сердито возразил Бёрроуз, — в любом случае больше всего, что тебе платили прежде.

Дверь отворили снаружи. Моджо проковылял к столу, поставил на него новую порцию пива, убрал старые стаканы и исчез.

— Судя по всему, — заметил Ривас, — для вас она и правда стоит пять тысяч, но никак не десять. Адрес МакЭна запомнили? Над «Мистером Лу», на…

Бёрроуз смерил его взглядом, полным ненависти.

— Занятно, — перебил он. — Я-то думал, многократное причастие у Соек приводит к простому разрушению рассудка, но теперь вижу, что все обстоит куда хуже. Я вижу, оно разрушает саму человеческую основу, оставляя вместо нее… дошлую, ненасытную насекомую тварь.

Ривас понимал, что Бёрроуз только и рассчитывал разозлить его. Поэтому он откинулся на спинку стула и рассмеялся.

— Неплохо, Бёрроуз, неплохо! Мне понравилось. Пожалуй, это стоит записать, чтобы использовать потом в песне. — Он подался вперед и позволил улыбке померкнуть. — И, надеюсь, вы понимаете, что «дошлая, ненасытная насекомая тварь», как вы с присущей вам дипломатичностью это назвали, — именно то, что вам нужно сейчас. Да, я пробыл в Сойках почти три года после того, как вы выставили меня из своего поместья, и я действительно принимал их причастие, и не один раз, — что, возможно, проделывает в эту самую минуту Урания… как вам эта мысль, а? Хотя я очень скоро нашел способ подавлять его эффекты, защищать от него свой рассудок. Это так, но именно поэтому я единственный, кто добился хоть какого-то успеха в деле выдергивания людей из рук Сойера… скажем точнее, с его обеденной тарелки. Не сомневаюсь, последнее понравится вам больше, ведь вы у нас поклонник цветистых метафор, не так ли?

Дверь снова отворилась, но на этот раз в ней показалась угрожающая ухмылка Стива Спинка.

— Ты не собираешься назад, на сцену, Грег? Народ начинает расходиться, а я ведь не забыл, что ты говорил насчет переполненного зала.

Ривас вдруг представил себе, каково это будет — остаться вдруг без работы… Немолодой уже человек, пиликающий на углу где-нибудь в Догтауне, с нечесаной, патлатой бородой — вместо старательно ухоженной бородки, которая служит символом классового отличия… Впрочем, он как мог непринужденнее отхлебнул пива.

— Я вернусь через минуту, Стив. За это время они еще не успеют забыть, кто я такой.

— Надеюсь, ты сам в это веришь, Грег, — сказал Спинк, и улыбка его при этом оказалась шире обыкновенной зуба на два, не меньше. Тут он заметил собеседника Риваса. — Ба, да это ведь тот самый старикан, что…

— Знаю, знаю, Стив. Еще минуту.

Дверь снова затворилась, заглушив шум из зала, Ривас повернулся к Бёрроузу и вопросительно приподнял бровь.

— Ну?

— Ладно, — тихо произнес старик. — Десять. Пять сейчас и пять, когда привезешь ее обратно.

— Идет. Дождитесь конца выступления, и мы обсудим детали.

Бёрроуз кивнул, встал из-за стола и сделал шаг к двери, но задержался.

— Да, кстати… — неуверенно произнес он. — Э… Я все… тринадцать лет ломаю голову над одним. Может, и спрашивать не стоит.

Ривас боялся, что уже знает, что это будет за вопрос, но все же небрежно кивнул.

— Ну?

— Скажи, зачем… извини, я вовсе не настаиваю на твоем ответе… зачем в тот вечер, когда я приказал тебя выгнать… зачем ты стоял в кустах на четвереньках и лаял, как собака?

Ривас ощутил, что краснеет, и ощущение это было для него унизительно. Ну почему, подумал он, почему бы и мне, и ему не забыть этот чертов инцидент?

— И вы ломали над этим голову тринадцать лет? — спросил он.

— Да.

Ривас мотнул головой и махнул рукой в сторону двери.

— Ну так поломайте еще.

* * *

После того, как Бёрроуз вышел, Ривас сел обратно за стол, допил свой стакан и тут наконец с горечью сдался и позволил себе вспомнить ту ночь катастрофы — первый и последний раз, когда он пробовал валютное бренди Бёрроуза.

Это случилось осенью — Ривас сосчитал годы по пальцам — шестого года Шестого Туза. Урании Бёрроуз исполнялось семнадцать лет, и ей вздумалось пригласить Грегорио, своего тогдашнего деревенского любовника, на вечеринку по этому поводу. При том, что он был всего лишь сыном фермеров-арендаторов в поместье Бёрроуза, восемнадцатилетнему Грегорио удалось накопить кой-каких деньжат — полтину с мелочью, немалую сумму для батрака. В общем, когда вечеринка началась, он, хоть и ощущал себя не в своей тарелке в окружении богатеев, производил очень даже неплохое впечатление… до тех пор, пока не подали бренди.

Юный Грегорио пил вино с малых лет, но вот к крепким напиткам не привык, так что не знал, что их пьют медленнее и осторожнее. В конце концов до него дошло, что он пьян как полено и что это действует Урании на нервы, поэтому вышел из-за стола. Стоило ему оказаться на свежем воздухе, как его начало тошнить.

Чтобы не попасться никому на глаза, он, шатаясь, добрел по парковой дорожке до ближайших кустов и там, за ними, опустившись на четвереньки, принялся освобождать свой желудок от этого чертова бренди.

Он мучительно давился, зажмурившись, потом затих, переводя дыхание, и тут услышал со стороны дорожки женский голос, спрашивающий, что это за странные звуки такие доносятся из-под кустов. Мужской голос ответил, что это, должно быть, собака.

Ривас вздрогнул и допил пиво. Он вспомнил, как отчаянно хотелось ему, чтобы те, на дорожке, забыли про эти звуки и ушли. Неизвестно почему в голову ему втемяшилась мысль, что они сделают это быстрее, если он убедит их в том, что это и правда только собака, не заслуживающая внимания. Поэтому он залаял.

Он встал из-за стола и открыл дверь, но так и не смог стряхнуть остаток воспоминания о последних своих сознательных мгновениях того ужасного вечера — когда он наконец открыл глаза и увидел в шести дюймах от своего лица башмак Ирвина Бёрроуза.

Он вышел из каморки, хлопнув за собой дверью, и, пошатываясь, побрел обратно на сцену. Алкоголь уже изрядно пробрал его: глаза его только наполовину видели полутемный бар, сцену далеко впереди и неуверенно косящиеся на него взгляды; на все это прозрачным изображением накладывалось видение шоссе Один-Один, казавшееся в густом тумане единственной в мире дорогой. Тогда на рассвете, тринадцать лет назад, он тащился по нему пешком. Его трясло от холода, его тошнило от похмелья и сотрясения мозга, потому что разгневанный Ирвин Бёрроуз, прежде чем выволочь его из кустов и приказать кухонной челяди унести его и выкинуть где-нибудь за границами его, Бёрроуза, земель, отвесил ему хороший пинок башмаком в голову.