Владимир Савченко - Черные звезды (сборник)

С такими граблями полторы-две нормы шутя, поддал второй.

А что, может, и приду в бригаду, посмотрим, скульптор подхватил чемоданчик, чувствуя силу в руках.

Он направился было к проходной, но свернул направо. Там, на вымощенной квадратными плитами площадке, на пьедестале из бетона, высился желтоватый двухметровый брус мрамора. Вокруг дощатые мостки: завод пунктуально выполнял договор, все было готово для работы. Кнышко залюбовался мраморной глыбой: она походила на кусок старого льда, края тепло просвечивали под солнцем. «А не лучше ли ей стоять такой, как есть? Сейчас она естественно красива».

…Когда заводчане предложили свой мрамор, Григорий Иванович и обрадовался редкой удаче, и испугался. За всю практику ему только трижды довелось работать с классическим материалом. Он помнил, как всякий раз у него то ли от материала и инструментов, не изменившихся с античных времен, то ли от повторяемого в уме изречения Микеланджело: «В каждом куске мрамора содержится прекрасная скульптура, надо только убрать лишнее», возникало чувство существования вне времени, работы на века. Но одновременно возникало и связывало руки ощущение ответственности, боязни каждого удара и ничего путного не получалось. «И эту глыбу испорчу?..»

По разовому пропуску он прошел в админкорпус к товарищу Гетьману. У того был захлопотанный вид: он распекал снабженца, одновременно выговаривал по телефону начальнику охраны. Кнышко заробел и не столько самого Гетьмана, худого и остроносого старика в очках и, судя по дребезжащему голосу, со вставными челюстями, сколько значительно произносимых слов «план», «номенклатура», «документация»… Заместитель директора, поглядев варианты, сказал деликатно: «Сам я не берусь…» и пригласил по телефону в кабинет заводскую общественность. Явились еще два замороченных заводской текучкой человека: комсомольский секретарь и член завкома по культуре и быту. Получилась обычная неловкая ситуация, когда люди должны высказать ответственное суждение о предмете, в котором они не разбираются, о котором не думали и который им вообще до лампочки. Но вариант с намеками на модерн дружно забодали.

В брючках? сказал Гетьман, и у него выгнулись ноздри острого носика. В обтяжечку?! М-м… нетипично это для нас. В халатах у нас работают, уважаемый Григорий Иванович. И в шапочках. У нас, знаете, производственная стерильность на высоте.

Да-да, сказал завкомовец.

Электроника она требует, добавил комсомольский секретарь.

Вы сами походите по цехам, посмотрите, предложил Гетьман. Вам, художникам, надо плотней общаться с жизнью. Я вам сейчас выпишу пропуск в цеха… Он придвинул книжечку пропускных талонов, заполнил один. Тогда и решим. И уж я вас попрошу, товарищ Кнышко, вы постарайтесь сделать на совесть. Чтоб согласно договора. Ведь материал мы вам какой даем, видели?

Да-да, сказал член завкома.

Мрамор электротехнический среднезернистый, класс «А» по ГОСТу 629-41, увлеченно поднял руку замдиректора. Не материал, а огурчик, скульпторы о таком могут лишь мечтать. Это спасибо министерству, что сняло с нас заказ на распределительные щиты.

«Ага!» Григорий только теперь понял, почему это заводчанам загорелось украсить территорию мраморной статуей.

И он двинулся по цехам не для шапочного знакомства с жизнью, а больше чтобы уяснить, какую работу он здесь смог бы приискать себе на худой конец.

В обед Юрий Иванович питался не дома, чтобы не общаться лишний раз с тестем и тещей, а в буфете или в заводской столовой. В буфете шел нескончаемый переучет, в столовой очередь и сверхскудное меню: только от чтения его Передерий ощутил во рту горечь горохового супа и промышленный вкус котлет. Он подумал и пошел на базар пить молоко.

Рынок встретил его разноголосым шумом. Алюминиевые репродукторы передавали эстрадный концерт. Из домика с вывеской «Птицерезка и разделка птиц» неслись исполненные предсмертной тоски куриные вопли. Среди торговых рядов и грузовых машин ходили домохозяйки со строгими лицами; они рассматривали яйца через кулак против солнца, прикидывали на руке ощипанных кур, называли цены, выстраивались в очередь за картошкой и мясом. Ветер гонял по базарной площади смерчики из пыли, бумажек и тополиного пуха.

Эт-то было лет-том, лет-том, эт-то было знойным лет-том, вырабатывал в репродукторе Райкин.

Юрий Иванович все это замечал и не замечал. Он выстоял небольшую очередь к хлебному киоску, купил булку, направился в молочный ряд. От момента, когда он вышел с завода, его не покидало ощущение, что надо что-то вспомнить. Что? Инженер напрягся. Ага, эта вспышка в бракованной трубке, белый жгут. Что-то в нем было не так. Да отчего же не так? спорил с ощущением Передерий. Ну, получился плазменный шнур. Где ему и получиться, как не при сильноточном разряде в газе?

В молочном ряду приход Юрия Ивановича вызвал оживление.

А вот ряженка, уважаемый!

У меня той раз брали!

А ось молоко свиже, жирне, не магазинне!

Он купил пол-литровую банку ряженки, это был наиболее питательный продукт. Банка была захватана руками, повертел ее с сомнением: «Не моют чертовы бабы. Ладно!» пристроился на пустом прилавке. Там уже питалось несколько заводчан. Передерий поздоровался с ними и, стесняясь нереспектабельной обстановки, принялся за еду.

Эстрадный концерт кончился. Алюминиевый динамик на столбе пикнул шесть раз: тринадцать часов.

В подготовительных цехах Григорий Ивановича встретил сумрак от обилия замасленного металла, от темных халатов рабочих, от серо-зеленой окраски станков и стен и сосредоточенный шум. Смачно чавкали прессы, жуя полосы оцинкованного железа и выплевывая, как шелуху, фигурные контакты. Взвывали, набирая обороты, токарные станки, ритмично прогромыхивали строгальные. Здесь работали преимущественно мужчины. И хотя многих из них Кнышко встречал на улице, знал лично, в цехе они были какие-то иные, малознакомые. На лицах у них было суровое сознание нужности делаемого ими. Люди трудились: и ценности создавали, и на жизнь зарабатывали и никаких сомнений в необходимости своих дел у них не возникало. «И мне бы так», позавидовал Григорий.

Он поднялся на второй этаж, в сборочные цеха. Стены из стеклоблоков, медицински белый кафель, кремовая окраска сборочных стендов, никель, вишневый линолеум, вымытый до блеска. Шеренги девушек в белых халатах и в белых же, плотно надвинутых на лоб, чтобы не выбивались волосы, шапочках, тоже сперва показались Кнышко одинаковыми, как и столы, за которыми они работали.

Присмотревшись, он расшифровал свое первое впечатление. Нет, девушки были разные: рослые и маленькие, худощавые и в теле, красивые и не очень, кареглазые, синеглазые, курносые, по-детски толстощекие или со строгим рисунком лиц, одни постарше других… Но общим было у всех какое-то спокойно-гневное выражение лиц. «Как у оскорбленных ангелов», подумалось скульптору.