Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

Мы долго рассуждали, стоит ли пробовать?

Борис Борисович сомневался. Он считал, что вся история с затонувшей сушей — миф: поэтическое оправдание дельфиньих обычаев. Не может же человек превратиться в дельфина. Ерунда!

А Гелий не видел ничего удивительного. Утверждал, что удивительнее противоположное: превращение одинакового материала, например рыбьего филе, в тело дельфина и в тело человека. Но наука уже разобралась: чудо зависит от генов, управляющих построением тела. Эти гены и вводятся с каплями дельфиньей крови. И вводится еще какое‑то вещество, подчиняющее гены воле.

— Вопрос в том, могут ли три капли перестроить организм. Как ваше мнение, Юра?

Я сказал, что могут. И три капли, и три сотые одной капли. Важно, чтобы организм подчинился им, дальше он сам будет работать на перестройку. Увы, так и с болезнями бывает. Клетки нашего тела сами размножают вирусы, забравшиеся в клеточные ядра. И вирусы гриппа, и вирусы оспы, и вирусы полиомиелита.

— Ну вот видите. А тут клетки вашего тела будут строить клетки дельфиньи… или клетки вашего пальца, что и требуется.

Борис Борисович напомнил, что нервные клетки не размножаются при жизни, стало быть, и в пальце они не вырастут.

— Но до рождения размножаются. В принципе способны размножаться. А потом способность эта затормаживается. Видимо, кровь Делика снимает торможение. Когда тритоны растят ноги, у них тоже снимается торможение. И у ящериц, потерявших хвост, — напомнил Гелий.

— Я бы не рисковал, — вздыхал ББ. — Юра только что перенес тяжелое заражение. Жизнь дороже пальца.

А я хотел рискнуть. Я настраивался на риск.

— Гелий, вы бы рискнули на моем месте?

— Решайте сами, — буркнул Гелий.

В конце концов мы договорились, что я попробую после выписки. Конечно, в больнице никто не разрешил бы заниматься мне самолечением. И читателям не рекомендую. А впрочем, у вас и не выйдет ничего. У вас же нет генов золотоголового дельфина.

Предписания Финии были очень просты. Надо было ввести три капли крови в вену, а затем настойчиво воображать, что у меня все пальцы на месте. И это было не так уж трудно. Труднее было бы не думать о пальце вообще, как в рецепте Ходжи Насреддина: “Ни в коем случае ни разу не вспомни о белой обезьяне”. Рука у меня ныла, все время напоминала об увечье, а кисть мне забинтовали, воображай что угодно под повязкой.

И я воображал усердно, с нежностью вспоминая дорогой мой палец. Вспоминал, как в ранней юности наставлял его на все неведомое (“Юрочка, не указывай пальчиком, это неприлично”), вспоминал, как исследовал мир, суя палец куда не надо, как мазал его чернилами, обучаясь искусству выписывать палочки и нолики, как впоследствии мой умелый палец виртуозно играл шариковой ручкой, заполняя целые страницы скорописью, как пощипывал струны гитары, выражая задумчивую грусть, и как проворно бегал по клавишам рояля, и по буквам пишущей машинки, и по кнопкам пультов, и как помогал мне в затруднениях, почесывая макушку. Прекрасный был палец, сговорчивый и трудолюбивый. И я старался думать, что он не покинул меня, мысленно шевеля им, писал статьи, напевал мелодии, барабаня мысленно по одеялу, мысленно пробовал, горяча ли вода и гладко ли оструганы доски, и ножницы надевал на палец, и мысленно почесывал макушку.

На второй день боль прошла, начался зуд. Почему зудело: потому ли, что зарастал палец, или же потому, что прорастал? Любопытство одолевало, я с трудом удерживался, чтобы не сорвать повязку. Но это не следовало делать: увидишь, что нет ни намека на палец, и ничего уже не выйдет — не сможешь вообразить себя с пальцем. А может быть, прорастание не началось, должно было начаться вскоре. Финия объясняла, что рост идет в обычном темпе. Но что означает “обычный темп”? Похудеть можно и на пять кило за сутки; такое бывает на спортивных соревнованиях. И потолстеть можно на килограмм–полтора за день. Но это простой рост — отложение жира в основном. Сложный рост медлительнее. Грудной младенец прибавляет граммов двадцать в день. Впрочем, это норма человечьего детеныша. Китенок способен потолстеть на сто кило за сутки. Что же является обычным темпом для пальца, который тоже весит граммов двадцать?

Я положил себе три дня. Решил трое суток не разматывать бинт. И терпел. И обманывал себя, старался пошевелить пальцем, бинт нащупать изнутри. Что‑то ощущалось вроде бы. Но после многочасового самовнушения я уже не отличал: то ли чувствую, то ли воображаю?

Снятие бинта было назначено на 4 июля в 19.00. До вечера томился я, чтобы Гелий мог присутствовать. А Борис Борисович все время был рядом: лежал на диване, читал свою “Книгу Мудрости”. Молча читал, чтобы не отвлекать меня от мыслей о пальце.

Наконец примчался Гелий, кинул плащ на спинку дивана, руки сполоснул и взялся за бинт. Ему самому не терпелось.

— Больно?

Я терпел, морщась. Было больно. Бинт присох кое–где к коже, отдирался с трудом. Один оборот, другой.

Я затаил дыхание. Готовился и ликовать, и пригорюниться. Вероятнее — разочарование. Естественнее разочарование. Неужели всерьез надеялся на чудо? Ну да, надеялся. Трое суток заставлял себя надеяться. Сейчас увижу. Страшно. Глаза закрыл. Ну!

Тут он был, миленький мой, такой симпатяга, нежный, розовенький, как у младенчика, такой умилительно–новенький рядом с сурово загорелыми взрослыми пальцами. Неполномерный еще, поспешил я чуточку.

Но теперь ничего мне не стоило завязать руку снова и довообразить до полного роста.

— Ну поздравляю вас, — сказал Борис Борисович, — от всей души поздравляю со счастливым эпилогом. Поистине вы в рубашке родились, Юра. “Найти хорошо, вернуть потерянное — в сто раз лучше” — так сказано у Бхактиведанты. Гелий тут же бросился в контратаку:

— Какой же эпилог, ББ? По–моему, это пролог. Надо все начинать сначала, искать то, что вы так беззаботно выпустили из рук.

— Боюсь, что вам Черное море придется осушать, — усмехнулся Борис Борисович.

— Нет, можно взяться с другого конца. — Пальцы Гелия не поползли к вискам: идея была выношена уже. — Нам нужны не дельфины, а гены, в сущности, один ген — ген податливости воле. Надо синтезировать его, вот и вся задача.

— Синтезировать ген, формула которого неведома! На это вам всей жизни не хватит. Придется прибавить жизнь сына и жизнь внука.

Гелий в волнении бегал по комнате.

— А чему вы радуетесь, собственно говоря? Где ваше хваленое человеколюбие? Гуманность обернулась бесчеловечностью. Гуманности ради хвостатую дурочку нельзя держать в клетке, и все остальные калеки останутся без рук и без ног.

— Насколько я знаю, Гелий Николаевич, — от вас и слышал, — современная медицина работает над преодолением несовместимости. Собакам уже удавалось прирастить ноги. В Китае, говорят, прирастили оторванную руку рабочему. Пройдет два–три десятка лет, и гораздо раньше, чем вы покорите гены, руки–ноги будут приращивать в стационарах, заимствуя их у умерших.