Георгий Гуревич - Приглашение в зенит (авторский сборник)

Нечего сказать, хорошего мнения были о своих богах греки. Могучие беспринципные эгоисты. Их надо было опасаться, надо было льстить, угождать, одаривать. Кому‑то они помогали за взятку, кому‑то по родственным связям. Перед такими заискивать можно было… никак не уважать. И когда люди возжаждали справедливости, культ античных богов выдохся. Ни Диоклетиан со своими казнями и пытками, ни Юлиан Отступник не смогли восстановить иссякшее.

Итак, сначала вы меня сделали властителем, а потом все‑таки борцом за правое дело.

Впрочем, поправлюсь — не потом. О нравственности на Востоке задумались раньше, чем в практичной Греции. Справедливости хотелось людям, и в Иране сложилось представление о вечной борьбе Добра и Зла, бога доброго — Ормузда в греческом произношении с богом Зла — Ариманом. Единственная трудность, надо было еще разобраться, что есть добро и что есть зло. Тут точки зрения расходились. Если бы помимо истории войн вам в школе преподавали еще и историю идеологии, может быть, кто‑нибудь и заметил бы, что иранцы дивами называли злых духов, а индоарийцы — добрых. Видимо, отразились воспоминания о давнишних войнах: чужие добрые духи, помощники наших врагов — они наши злейшие враги. Опять‑таки на Востоке — в Египте, а потом и в Иране, богу навязали еще одну должность — быть и судьей. Мало было воевать за добро, нужно было еще и оценить участие человека в этой борьбе — доброго наградить, злого — наказать… на том свете, после смерти. Видимо, тогда люди уже поняли, что на этом свете справедливости не дождешься. В Египте праведных награждали вечной жизнью, грешников просто уничтожали. В Индии, наоборот, уничтожение считалось наградой, а грешников заставляли жить дальше, но в каком‑нибудь скверном образе — в собаке, в червяке, в рабе. У иудеев же вообще сначала не было загробной жизни, там наградой считали многочисленное потомство, “как песка морского”, а наказание — беды этому же потомству — “проклятие до седьмого колена”. Не генетические ли болезни подразумевались?

Возражать не приходится. В каждом государстве свой Свод законов, своя система наград и наказаний. Но почему люди на меня перекладывают все эти должности: и властитель, и распорядитель погоды, и воитель за добро, еще и судья…

А потом еще и адвокат. Бог–Адвокат.

Это уже изобретение христиан, и нельзя сказать, что необоснованное. Из практики войн известно, что неразумно уничтожать всех пленных поголовно, сопротивляться будут яростнее, до последней капли крови. И вот если грешник, закоренелый грешник думает, что уже заработал загробное наказание, зачем же ему исправляться? Все равно вечных мук не минуешь. Значит, надо было оставить ему хоть какую‑то надежду. Христианство и предложило ее: покаяние, прощение, заступничество Христа, Девы Марии, святых, монастырей, индульгенция, пожертвования…

Не я придумывал все эти уловки. Две тысячи лет богословы ломали головы над ними, вырваться из противоречия так и не удалось.

Если согрешил, покайся и ускользнешь от наказания.

Но с другой стороны: если есть возможность ускользнуть от наказания, не грех и согрешить.

Как разрешить это противоречие? Я бы мог подсказать. Уберите идею вечных мук, введите сроки для пребывания в аду повышенного режима и без всяких там амнистий к юбилейным датам. Но зачем мне вмешиваться? Я никогда не играл в эти игры с загробным воздаянием. Не я придумал ад с его примитивными котлами и райские оазисы на небесах. Нет их, нет! Не моя вина, что вам так нравится себя обманывать.

— А может, все‑таки устроить? — предложил я. — Ты не мог бы смонтировать по проекту Данте — рай с девятью небесами в космосе, а под землей — ад, где‑нибудь под твердой земной корой — в мантии или даже в плазме земного ядра. Мне кажется, ты бы смог это устроить. И все получили бы по справедливости.

Признаюсь, я сказал это потому, что очень уж мне не хотелось умирать окончательно, раз и навсегда ложиться в черное ничто. Ради дальнейшей жизни я даже согласен был на умеренное наказание. Ну, отсижу я за атеизм, сколько мне там причитается, десять или двадцать пять со строгой изоляцией в аду, но ведь они кончатся когда‑нибудь. И снова будет жизнь, я буду дышать, буду думать и читать (без библиотеки не мыслю Рая, подать мне библиотеку!), а может быть, даже возьмусь за свою упущенную, отложенную книгу о Человеке. Тем более что прибавятся новые материалы, наблюдения за поведением душ в Раю и в Аду.

Но Бхага отказался:

— Нет, я не буду строить загробный мир по Данте, нет, я не буду строить загробный по Мильтону, или по Анатолю Франсу, или по Марку Твену. И по твоему проекту тоже. Слишком много пришлось бы строить, чтобы всем угодить. Я же знаю, что сейчас у каждого человека свое понимание справедливости, а у каждого интеллигента свой собственный бог, послушный его вкусам. Да взять хотя бы твоих знакомых…

И Бхага тут же извлек из моей памяти несколько разговоров, совсем даже недавних

— У природы должна быть цель, — сказал один из моих друзей. — Некое назначение, и некое разумное начало, ведущее к совершенству. Не бог, не обязательно бог, но смысл… нечто, противостоящее бездарной, все уравнивающей энтропии.

— Бог — это справедливость и равновесие. Это натурогомеостаз, — сказал другой.

— Сыночков моих сподобил бы бог увидеть на том свете, — молвила старушка, мелко крестясь на пороге церкви. — Только бы узреть, какими взял их — молоденькими, когда поменял сыночков на похоронки.

— А ты поверь, — сказал подслеповатый Пал Палыч, осужденный “как не–изживший религиозных предрассудков”. — Поверь, если Он есть там, спасесся.

— Неверующий мертв, — сказала Таня. — Это труп человека. Потому что бог — это любовь. Люди родятся для любви.

— Нет, продолжать такую жизнь я не хотела бы, — сказала другая Таня. — Пусть будет другая, легкая, праздничная, порхание со звезды на звезду, с цветка на цветок.

— Бог накажет эту гнусную спекулянтку, — сказала третья Таня. — Обдурила меня на целую четвертную.

— Так каким же богом прикажешь мне быть? — спросил Бхага. — Или так спрошу, ну и что же вы, люди, хотите от меня? Что вы хотите вообще?

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня!

М. Лермонтов

— Ну вот я призвал тебя, Человек, и спрашиваю: “Что же, вы, люди, хотите от меня? Что вы хотите вообще?”

— МИР нужен нам, — объявил я не задумываясь. — Можешь ты сделать так, чтобы ядерные бомбы не взрывались вообще?

— Могу, конечно, — сказал он. — Для меня это довольно просто. Техника не по твоей части, но думаю, и ты поймешь. Ты же слыхал, наверное, что атомная бомба взрывается, когда соединяются две половинки.