Анатолий Днепров - Глиняный бог

— Синьора Больди, где Анджела? — закричал Ренато.

— Там… — она отступила в сторону, вытянув руку в сторону покосившейся двери.

— Там? — переспросил неуверенно Ренато.

— Да, там. Но ее уже нет…

— Как нет? — закричал я. — Что вы говорите!

— Ее забросали камнями какие‑то негодяи, когда она шла на баржу, чтобы перенести картины синьора Ренато. Она ведь слепая и не могла от них убежать. Она скончалась два часа назад.

Дальше я не слышал ничего. Ренато рванулся назад. Спотыкаясь и падая, он спускался по крутой лестнице вниз.

— Сон! Неправда! Проклятый Кардуччи! Проклятье Богу, создавшему ученых!

Из‑за поворота улицы вылетела открытая военная машина, до отказа набитая пьяными офицерами и женщинами. Они горланили во всю глотку, совершая утреннюю прогулку после ночного пиршества. Ренато остановился посреди улицы, широко расставив руки:

— Проклятье вам!

Я не успел опомниться, как автомобиль на полном ходу сбил Ренато с ног и отбросил к стене. Шофер даже не попытался затормозить. Пьяная компания умчалась.

Несколько минут Ренато еще дышал.

— Ренато, Ренато, скажите хоть что‑нибудь, — умолял я его.

Пульс на руке едва прощупывался. Сердце билось с долгими, грозными паузами.

На мгновение он открыл глаза.

— Кардуччи? Славный вы малый… Как хорошо, что кончаются эти две минуты одиночества…

Больше он не произнес ни слова.

Профессор умолк. Я сидел, боясь нарушить тишину, и силился проанализировать его трагический рассказ. Это было очень трудно, потому что все в нем было для меня необычно. Ясно только одно: Ренато, на чувствах которого так рискованно “сыграл” биофизик, пережил очень многое. Его погубила реальная жизнь с ее ужасными впечатлениями, запавшими глубоко в память. К трагической развязке художника привела его острая чувствительность.

— Синьор, можно к вам? — вдруг прервал наши раздумья высокий парень, один из тех, кого я видел, входя в хижину.

Кардуччи вздрогнул.

— Синьор, вам больше здесь оставаться нельзя.

— Почему?

— В деревне неспокойно. Священник сегодня в вечерню произнес проповедь против вас.

— О! Что же мне делать?

— Нужно уходить, синьор.

— Куда?

— В горы.

— К кому?

— К людям, которые любят и уважают вас.

Я облегченно вздохнул. Значит, все‑таки я был прав, и здесь у профессора есть друзья!

— Разве такие есть? — спросил он.

— В Италии их много. Собирайтесь. Сейчас самое время.

— Но я не знаю дорогу. Где я буду искать этих людей?

— Вас проводит Антонио. Он здесь. Входи, Антонио.

В комнату вошел старик, тот самый, которого я встретил, приехав в деревню.

— Добрый вечер, синьоры, здравствуйте, синьор доктор. Идемте пока не поздно.

Кардуччи посмотрел на меня в нерешительности.

— Идите. Идите профессор. Это настоящие люди, хорошие, добрые и смелые. Доверьтесь им.

Некоторое время Кардуччи стоял посреди комнаты совершенно растерянный. Затем он порывисто подошел ко мне, крепко пожал руку и решительно вышел из хижины в сопровождении Антонио и двух высоких хмурых парней, его бывших хозяев.

Я хорошо помню эту веселую историю. У червяка выработали условный рефлекс сокращаться под действием света. После его растерли в ступке. Получившуюся слизь сожрал другой червяк, у которого никаких рефлексов не было. И они появились. Наука, приобретенная жертвой, передалась каннибалу через желудок!

Да, я хорошо помню эту нашумевшую среди биологов историю. Не история, а просто любопытный экспериментик, этакий крохотный научный анекдот, лабораторный трюк, вроде открытия деления ядра урана-235.

— Ну и что дальше? — спросил я.

У профессора на лице появилось выражение бесстрастного академического вдохновения.

— Чувствуете намек на химическую природу памяти? С памятью живых существ всегда было много недоразумений. Никто не знал, где она находится. Ее упорно искали и вот нашли. Я нашел…

— Где же?

— Вот…

Прибор напоминал электролитическую ванну, присоединенную к генератору. Ванна была заполнена мутноватой жидкостью.

— Ячейки памяти “ин витро”, а по существу, обыкновенная ячейка Бензера.

Я не знал, кто такой Бензер и что представляет собой его ячейка.

— Сейчас многие занимаются искусственным биосинтезом белков. Если вы поместите в ванну раствор рибонуклеиновой кислоты и рибосомы, то можно получить какие угодно белки. Их структура записана в молекуле РНК…

Я вспомнил журнал “Хобби”. Там об этом что‑то писали…

— Образно это можно представить себе так. Раньше была граммофонная запись на пластинке. В звуковом кино пользуются оптической записью. Есть магнитная на ленте. Природа записывает информацию на молекуле РНК. Она тонкая и длинная, как паутина. Вы понимаете?

Я понимал. Смутно. Не в деталях, а в принципе.

— В мозг поступают импульсные сигналы из внешнего мира. Импульсы врываются в нервную клетку, наполненную РНК. Химическая структура РНК меняется, идет нечто аналогичное звукозаписи. Это и есть материальный след памяти!

Действительно, как чудовищно просто!

— Значит, тот червяк вместе с телом своего собрата сожрал и звукозапись?

— Совершенно верно!

Профессор казался отрешенным от всего земного. Наука, только наука!

— В этом приборе я осуществляю запись сигналов на молекулах РНК.

Он самозабвенно рассказал об устройстве электронного прибора, который кодирует звук точно так же, как и слуховой аппарат человека.

— Вот и все! — завершил свой рассказ профессор. Но я знал, что это только начало!

Всегда все начинается с пустяка. С какого‑нибудь червяка, или молекулы, или ядра. Масштабы объекта ни о чем не говорят.

Банки из желтого стекла, со стеклянными притертыми пробками. Они стоят рядышком, как книги на библиотечной полке, как полное собрание сочинений одного и того же автора. Все в одинаковой обложке — желтые. И заголовки на белых наклейках.

На первой банке, которую я механически вытащил из шкафа, было написано: “Начала Евклида”. Я поставил ее на место и вытащил вторую. “Томас Мор. Утопия”. Третья банка была наполнена “Шагреневой кожей”…

— У вас странный вкус… — растерянно пробормотал я.

— О, я в это не вмешивался! — торопливо заметил профессор. — Мое дело — РНК.

— И много этого нужно, чтобы…

— Одной пол–литровой банки хватит на все человечество! Экономная запись, не правда ли?

— Очень… Может быть, слишком…

В моем сознании возникла идиотская картина.

Аптека. В ручном отделе на полках сотни таких банок. Я прихожу и спрашиваю: “У вас есть Гете?” — “Нет, но… — Провизорша таинственно оглядывается по сторонам. Она моя знакомая, иногда отпускает снотворное без рецепта. — Но мы вчера получили немного Агаты Кристи…” — “Дайте пятьдесят граммов”. Я торопливо сую ей деньги и убегаю с пузырьком.