Юрий Брайдер - Гражданин Преисподней. Дисбат

– А может, я туда и не собираюсь! – расхохоталась Дашка. – Нет, не поймешь ты меня, нечистый! Даже и не старайся.

Из этого странного диалога Синяков понял только одно – употребляя термины «туда» и «оттуда», Соломон и Дашка подразумевали вовсе не срединный мир, а нечто совсем иное.

– Хихоньки свои брось, – обиделся Соломон. – Молодая еще… Если надо, и на тебя управа найдется. Но ты попробуй войти в наше положение. Мы не претендуем ни на срединный, ни тем более на верхний мир. Упаси боже, как говорят люди. Просто нам деваться некуда. Верните нас в преисподнюю, и все распри сразу прекратятся.

– В общем-то это не моего ума дела. – Дашка чихнула и утерла нос рукавом кофты. – По-своему ты, конечно, прав. Но тот, кто не хочет видеть вампиров на пороге своего дома, прав стократ. Больше мне сказать нечего. В нижнем мире случайностей не бывает. Ищите того, кто является первоисточником вашей беды.

– В общем-то тут нет никакой тайны. Но не все зависит от воли бесов, а тем более людей. Иногда разрушительные лавины порождает самая ничтожная причина. И уж если такое случилось, остается лишь посыпать голову пеплом. Никто не в силах одолеть предначертания судьбы… Возьми, к примеру, хотя бы этого человека, – Соломон кивнул на беспомощного Дария. – Еще вчера хозяева преисподней трепетали перед ним, а сейчас он валяется у меня в ногах.

– Ничего… еще посмотрим, кто где будет потом валяться, – прохрипел Дарий.

– Значит, это ты его изувечил, поганка! – И без того осипший голос Дашки перешел в зловещее шипение.

– Но, но! Грабли-то убери, сикуха! – Соломон отшатнулся назад, но Дашка почти неуловимым движением мазнула его всей пятерней по лицу.

– Прими это клеймо от меня на память, – сказала она. – И носи его в любом облике, зримом и незримом, во все времена и во всех мирах.

В ответ раздался такой вой, что, если бы не сорванная крыша и не выбитые окна, у людей, наверное, полопались бы барабанные перепонки. Прежнего Соломона уже не было. Его внешность менялась ежесекундно, но какой бы новый облик ни приобретал разъяренный бес – каменного идола или медного змея, – на его шкуре горели пять глубоких параллельных царапин.

Напоследок Соломон превратился в тучу бешено мельтешащей черной паутины, попытавшейся запеленать Дашку в непроницаемый кокон, из которого она, надо полагать, уже никогда бы не вырвалась.

Однако девчонка извернулась и с криком: «Изыди!» – показала бесу четыре кукиша сразу.

– Изыди! – харкая кровью, поддержал ее Дарий.

– Изыди! – Синяков вложил в этот крик столько силы и страсти, что его душа на мгновение потеряла связь с телом и вернулась обратно, только совершив в свободном пространстве нечто вроде сальто-мортале.

– Изыди! – Димка очертя голову бросился вперед и хлестанул беса стеблем волшебной травы.

Такого дружного отпора Соломон, конечно же, не ожидал. Туча паутины сжалась до размеров футбольного мяча, который выкатился к двери и прыжками понесся прочь. Пять красных полос на черном фоне напоминали товарный знак какой-то спортивной фирмы.

Преодолев таким манером метров пятьдесят, Соломон попытался превратиться в крылатое существо, но так и не смог оторваться от земли. Дальнейший путь он продолжал в жалком облике дождевого червя, длинного и толстого, как пожарный шланг. Форма клейма, оставленного Дашкой, при этом не изменилась, только теперь это были фиолетовые полосы на розовом.

Однако, прежде чем исчезнуть окончательно, ползучая тварь сделала стойку на хвосте и голосом, срывающимся от ненависти, пригрозила:

– Знайте, что власть бесов простирается гораздо шире, чем вам кажется. И за это надо благодарить вас, людей. Поэтому очень скоро мы встретимся опять. Жаль, конечно, что не все доживут до этого момента…

– Кого я вижу! – Дашка перевела взгляд с Синякова на Димку, корректно отвалившего в сторону сразу после того, как стало ясно, что между его отцом и неизвестно откуда взявшейся юной ведьмой существует взаимная симпатия. – А сыночек-то в папашу уродился. Только поотчаянней будет.

– Ничего не поделаешь, – развел руками Синяков. – Зачем отец, когда сам молодец!

– Ты себя в старики не записывай. Осталась еще силушка?

– Есть немного.

– Тогда лови меня! – Разбежавшись, Дашка прыгнула в объятия Синякова.

– Эй, кончайте там лизаться! – буркнул Димка. – Комбату никак конец приходит…

– Как ты себя чувствуешь? – допытывалась Дашка у брата. – Жить будешь али нет? Любой колдун свою смерть загодя чует.

– Если почую, сразу скажу… Таить не стану, – пообещал Дарий, которому каждое новое слово давалось с видимым усилием. – Ты лучше объясни, как попала сюда.

– Я для всех буду рассказывать, можно? – Под «всеми» Дашка имела в виду Синякова и Димку, примостившихся поблизости.

Дарий обвел мутным взором сначала юного штрафника, не убоявшегося ни подневольной службы, ни бесов, а потом и его настырного папашу, вопреки всему в одиночку выжившего в Пандемонии, однако ничего по их поводу не сказал, еле-еле выдавив посиневшими губами:

– Можно.

– Тогда надо издали начинать… Когда вы меня одну бросили, я поплакала немного и в город вернулась. Получила по квитанции чемодан и осталась ночевать на вокзале. Если человек при чемодане, его милиция не трогает. Утром чемодан опять в багаж сдала и на то самое место вернулась, где тебя ждать обещала. – Она без всякого стеснения чмокнула Синякова в щеку. – День впустую просидела. Какие-то алкаши ко мне клеились, но я их быстро отшила… Ночевать на базар поехала. Хотела новости узнать. Там купила полмешка сырых семечек. Часть зажарила, часть так оставила. Многие ведь, особенно старики, сырые любят. Теперь я на той проклятой окраине уже не просто так ошивалась, а вроде бы при деле была. Навара, правда, почти никакого. Больше сама налузгала, чем продала. Потом смотрю, братец мой катит на своем драндулете. Обматюкал он меня самыми последними словами и назад стал гнать. Я для вида согласилась да еще и семечек ему в карман насыпала. Знаю ведь, какой из карманов у него дырявый. Сколько раз зашить хотела, только он не давал… Мотоцикл, думаю, будет бросать на кочках да колдобинах, вот семечки и посыплются. Вы их, кстати, кушайте, зачем добру пропадать… Ну а потом подождала немного и пошла вслед за братцем. Как нитка за иголкой.

– Как же ты в темноте шла? – удивился Синяков.

– Как-как! Обыкновенно. Я ведь ему семечек сырых насыпала, нежареных. А каждое семечко – живое. В нем до поры до времени зародыш живой жизни таится. Я живое в любой темноте различу. Хоть человека, хоть кактус. От них всегда сияние исходит. Эти семечки мне в темноте как звездочки светили. Только, конечно, не так ярко… Разве для тебя это новость?