Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество

– Поутихни, отче. – Добрыня решил слегка осадить зарвавшегося Михаила. – Ты пока еще не в Киеве на амвоне, а в Царьграде на паперти. Будешь сильно выделываться – здесь и останешься. Другого святителя подберем. Нравом посговорчивее.

– Каждый коня по себе выбирает, – буркнул Михаил. – Кто ретивого, а кто пужливого. Только на пужливого где сядешь, там и слезешь. Как хотите, но вероотступничества и греховодства я не потерплю.

– Вероотступничества не допустим, а грех при твоем содействии постараемся искоренить. – Добрыня, дабы не рассмеяться, потупился. – Ты, отче, совет дай: как быть, если душа на небо просится, а тело чревоугодия и блуда жаждет?

– В следующий раз, когда на грех потянет, возложи длань на горящую свечу, а еще лучше – на три сразу. Боль телесная всю охоту отобьет.

– Совет дельный, только боюсь руку спалить. Я ведь, кроме всего прочего, еще и воин. Когда ты с крестом к людям пойдешь, я за тобой обнаженный меч понесу. Наглядности ради, так сказать… Только попрошу впредь про всякие там блядословия и блядодействия не упоминать. В особенности про блядовых детей. Народ наш вследствие наивности своей к любой заразе прилипчив – хоть к пьянству, хоть к разврату, хоть к бунтарству, хоть к сквернословию. Ругнешься разок в людном месте – твои слова сразу и подхватят. Потом и за тысячу лет их от брани не отучишь.

– Клясться всуе не буду, но постараюсь эту блядскую привычку искоренить. – Михаил перекрестился. – Горя много познал, оттого иногда и заносит.

Здесь в беседу будущих вершителей судеб земли Русской вмешался Никон:

– Как ты, боярин, сего человека князю представишь, если на руках и ногах его следы железных оков, а на груди клеймо каторжное? – Он скрупулезно указал на все эти телесные изъяны, ясно видевшиеся в прорехах нищенской одежды.

– Не беда, – успокоил черноризца Добрыня. – Он ведь не в постель с князем собирается лечь. И не в бане с ним париться. А для иных любопытствующих мы вот такую басню придумаем. Дескать, святитель Михаил ради смирения плоти на голом теле железные вериги носит да вдобавок власяницу, всю его грудь скрывающую. Попомните мои слова, скоро такой обычай все ревностные христиане заведут.

– Следует добавить, что я постоянно занимаюсь самобичеванием. – Михаил продемонстрировал свою костлявую спину, сплошь покрытую рубцами, как свежими, так и застарелыми.

– Да ты, похоже, каждый день за веру страдаешь! – удивился Добрыня.

– Не только за веру. За воровство тоже достается, – признался Михаил. – Одним подаянием не прокормишься, будь ты хоть трижды постником.

– Кончилась, отче, твоя голодная жизнь, – молвил Добрыня. – А теперь, когда все вроде решено, давай по рукам ударим.

– По рукам ты с конскими барышниками на торгу ударять будешь, а мне, как верховному иерарху церкви, надлежит длань лобызать. – Михаил помахал своей черной от грязи лапой, однако сунуть ее Добрыне постеснялся, зато деловито спросил: – Когда отплываем в землю Русскую?

– Скоро. Надо еще императорские грамоты на всех вас выправить, а то князь наш одному честному слову не поверит.

– Не забудь до отплытия соответствующее облачение для меня приобрести, книги священные, иконы чудотворные, аналой походный и всю остальную церковную утварь.

– Где только деньги на все это брать? – Добрыня потрогал свой пояс, за последние дни изрядно потерявший в весе. – Кесаревне подавай уборы и украшения. Тебе – кресты и ризы. Так и разориться недолго… Конечно, любовь дорого стоит. Это я и раньше знал. Но вера, оказывается, еще дороже… Хорошо хоть, что надежда нам даром достается…

Киев им довелось увидеть только в конце весны, когда в садах облетал яблоневый цвет.

Слухи об удачном завершении посольства уже успели достичь города (не зря же Добрыня так упорно распространял их от самого Царьграда), и во всех капищах, унаследованных Одином от Перуна, спешно свергали каменных и деревянных идолов, чей варварский вид мог оскорбить чувства кесаревны Анны и митрополита Михаила, поменявших свою прославленную родину на киевское захолустье.

Перед тем как спуститься на пристань, заполненную восторженным народом, чьи наиболее нетерпеливые представители уже сбрасывали верхнюю одежду и лезли в Днепр, который сегодня должен был заменить священный Иордан, Анна шепнула Добрыне:

– Как ни береглась я, а, похоже, понесла от тебя. Придумай, как княжескую ревность обмануть. Ежели он к христианству склоняется, то и в непорочное зачатие должен поверить…

Михаил, стоявший с другой стороны от Добрыни, слышать ее, конечно, не мог. Глядя из-под руки на высокий днепровский берег, густо застроенный халупами простолюдинов, он разочарованно пробасил:

– Что за блядский городишко! Тут и не хочешь, а поневоле с тоски запьешь.

Великое дело было сделано, но беды и хлопоты на этом не кончились…

Барков Иван Семенович – фривольный поэт, очередное воплощение странника в ментальном пространстве Олега Наметкина.

Екатерина Алексеевна – российская императрица.

Пугачев Емельян Иванович – донской казак, мятежник и самозванец.

Суворов Александр Васильевич – полководец.

Радищев Александр Николаевич – политический деятель, писатель.

Новиков Николай Иванович – политический деятель, масон.

Кулибин Иван Петрович – механик, изобретатель, монархист.

Крюков Михайло – дворянин, супермен, темная личность.

Река, полноводная, величавая и слегка грязноватая, как все истинные труженики, день ото дня и год за годом несла на себе в море много чего разного – и хорошего, и плохого.

К последней категории можно было отнести танкеры, оставлявшие за собой отчетливый радужный след, баржи, груженные новейшими пестицидами, шикарные яхты, оборудованные тайниками для перевозки наркотиков, разнообразнейший бытовой мусор, отходы химической промышленности, удобрения, смытые с окрестных полей, обрывки сетей, дохлую рыбу, фекалии, утопленников и просто лессовую взвесь, заставлявшую дельту мелеть и расширяться.

Но за все время своего долгого существования, включая эпохи войн, колонизаций, промышленного бума и сексуальной революции, реке не приходилось еще баюкать в своем лоне предмет, более опасный, чем этот самый обычный на вид прогулочный катер, носивший несколько странное для здешних мест название «Кудеяр».

Экипаж катера состоял из трех человек – двух белых и одного черного. Белые пили бурбон, главным достоинством которого была забористость, черный дежурил у руля. Впрочем, никакой дискриминацией здесь и не пахло – просто он был единственный, кто хоть что-то понимал в компасе и аксиометре. [74] Аксиометр – указатель положения рулевого пера.