Марина Дяченко - Пещера. Ведьмин век. Долина Совести

Ивга с трудом стерла с лица кривую, резиновую усмешку, от которой болели губы. Снова забралась под одеяло; отличная все-таки кровать. Необъятная, в меру жесткая, надежная, как цитадель. «Полигон для ваших фантазий»…

Она закусила губу. Со вчерашнего дня ее преследовало неприятное ощущение, будто она на постели – третья. Временами она даже видела чужую одежду, небрежно брошенную на пыльный ворсистый коврик; в ее воображении присутствовала груда кружевного белья, которой хватило бы на целый десяток пышнотелых баб. И – черный халат Великого Инквизитора, похожий на средневековую хламиду. И…

Дальше ее воображение не шло. Дальше был порог, перед которым любая фантазия отступала, вздрагивая и озираясь.

Сумела же она в момент большого страха представить ту ведьму в коричневом платьице – школьницей у доски?

Отчего же не попытаться вообразить Великого Инквизитора – нагим? Под одеждой-то все нагие… А складки пугающих одеяний одинаково скрывают и рельеф атлетических мышц, и немощную дряблость… И…

Мелькающий клип на экране сменился другой картинкой, музыка оборвалась, Ивга вздрогнула.

– …Да! Ведьмы! Вот уже неделю я ни о чем другом не слышу, только ведьмы, ведьмы!..

Лицо человека на экране оставалось размытым, распадалось мозаикой; человек сидел на садовой скамье, за спиной у него паслись на газоне голуби, а прямо перед носом торчал из-за кадра круглый черный микрофон в чьей-то руке. Голос человека казался капризным и одновременно властным; обладатель микрофона о чем-то негромко спросил.

– Господа инквизиторы, – голос сделался саркастическим, Ивга подумала, что губы за подвижной маской наверняка желчно искривились, еще четыре года назад провели под моим руководством полностью успешный эксперимент. Я знаю эту женщину, я знаю, где она живет… Нет, господа журналисты, вам пока не скажу. Однако если верховная Инквизиция и дальше будет чихать на всяческие приличия, я предъявлю вам копию приказа господина Великого Инквизитора, номер двести сорок-штрих. Я держал его в руках… Да, господа! У Инквизиции уже сейчас есть средство, позволяющее лишить ведьму, так сказать, ведьмовства! Очистить, в какой-то мере! Откорректировать! Без всякой мути! Но Инквизиции, господа, такой поворот невыгоден. Потому что аппарат Инквизиции хочет жрать, как тот бабкин кот, который не всех мышей выловил, а только половину! Потому как ежели мышей не будет, бабка сметанки не даст! Вся эта очередная шумиха вокруг ведьм – новый повод, чтобы затребовать денег! За счет всех нас! За твой, парень, счет, и за мой!..

«Парень», тот, что был с микрофоном, снова о чем-то спросил. Либо его техника сбоила, либо по некому хитрому замыслу вопросов репортера и не должно быть слышно.

Тот, что сидел на скамье, ответил столь темпераментным жестом, что из-за подвижной маски на долю секунды выпал острый, чисто выбритый подбородок:

– Господа, всех вас в школе научили считать! Программа по обработке ведьм стоит куда дешевле, чем содержание всей этой орды мракобесов! Возьмите с полки дедовские счеты!..

Лицо под маской исчезло; весь экран оказался занят молодым человеком с лакированной шапкой иссиня-черных волос, годных для рекламы парикмахерского дела. Молодой человек был репортером и говорил напористо и быстро, вот только Ивга не могла понять, о чем. Гладкая легкая речь, лакированная, как и прическа…

«Очистить, в какой-то мере».

«…Ибо общество людей стремится к порядку, а они есть воплощенный хаос. Они – град, побивающий посевы; ты пробовал понять град?..»

«Они – стая ос. Мед их горек, а жало смертельно; убивая их поодиночке, ты лишь разъяряешь рой. Убей матку – и рой рассыплется…»

Из всей бесчисленной литературы, что была написана о ведьмах за последние триста лет, девять десятых не выдерживало никакой критики и тянуло в лучшем случае на «легенды». В худшем это следовало бы называть бессовестным враньем; ту же единственную, заслуживающую доверия десятую часть давно подобрала под себя Инквизиция.

В коллекторах Инквизиции, в помещениях с постоянной температурой и влажностью хранились старинные тома, готовые при первом же прикосновении рассыпаться в прах. Фотокопии этих книг ежедневно находились в распоряжении Клавдия – к сожалению, путаные тексты имели скорее художественное, чем познавательное значение. Современные же исследования многословные философские трактаты и жесткие хроники с леденящими кровь подробностями – не в состоянии были сказать ничего нового. По крайней мере для Клавдия; когда-то он сам сподобился на такое вот исследование. Когда работал куратором в Эгре, столице виноделия.

Резко звякнул желтый телефон без диска. Клавдий покривился, как от кислятины.

Голос герцога казался, против обыкновения, достаточно благодушным:

– В столь позднее время – на боевом посту?

– Я книжки читаю, ваше сиятельство. Чтобы лишний раз убедиться, какие мы все дураки.

Герцог помолчал, решая, не выходит ли шутка за грани пристойности. Так и не решив, вздохнул:

– Вас можно поздравить, господин Великий Инквизитор? Кажется, даже самые ярые ведьмоненавистники теперь довольны?

– Только не я, ваше сиятельство. Я никогда не был ярым ведьмоненавистником.

– Вы знаете, кое-кто поговаривает о нарушении гражданских прав…

– Ведьмы лишены гражданских прав с первого же в истории гражданского кодекса.

– Злобный вы человек, Клавдий.

– Да, ваше сиятельство.

– Проследите, чтобы репрессии, коснувшиеся ведьм, не затронули… больше никого не затронули. Я хочу, чтобы в стране наступило наконец спокойствие.

– Это наше общее желание.

– Что ж… как там у вас говорится – «да погибнет скверна»?

– Да погибнет скверна, ваше сиятельство.

Короткие гудки. Клавдий опустил желтую трубку на рычаг.

У обоих выходов из Дворца дежурили люди – в основном женщины, в основном немолодые. Не пикетчики – просители, не доверяющие канцелярии, желающие увидеть Великого Инквизитора – лично; Клавдий стиснул зубы. Собственно, если он пошел навстречу Хелене Торке – почему не войти в положение этих, несчастных матерей, чьих дочерей угораздило родиться в нормальной семье – ведьмами?..

Интересно, кто родители Ивги. Или кем они были – потому что странно, что родители отпустили ее вот так болтаться по свету, бродить по тонкой кромочке между инициацией и тюрьмой…

Он вышел через третий ход, потайной, подземный. Мысленно попросил прощения у терпеливо ожидающих просителей, влез в служебную машину и через пятнадцать минут столкнулся с человеком, поджидающим во дворе, в полумраке.

Просители очень редко сюда приходили. Разве что в полном отчаянии…