Марина Дяченко - Пещера. Ведьмин век. Долина Совести

– Ты уверен? – спросил Кович сквозь зубы.

– Совершенно.

Тодин казался едва ли не беспечным; а не блефует ли он, угрюмо подумал Раман. Не провел ли он и меня на мякине – так, как неоднократно обманывал Павлу…

Будто прочитав его мысли, Тодин сухо усмехнулся в трубке:

– До встречи… постановщик.

И оборвал связь.

Перед служебным входом стояли два автобуса и огромный крытый фургон. Полтеатра отправлялось на гастроли по провинции – будничные, не сулящие ни славы, ни особенной прибыли. Этих гастролей вполне могло бы и не быть – но Раман ощущал напряжение в театре и хотел разрядить его, отправив возмутителей спокойствия в ссылку.

Возмутители спокойствия курили на привычной скамейке под окнами Раманова кабинета; красиво горели на солнце белые волосы Клоры Кобец, Дана Берус задумчиво красила губы, чуть в сторонке беседовали примадонна и потливый герой-любовник: с лица его не сходило выражение мрачной озабоченности. Гастроли стояли у него костью в горле – жена оставалась одна с грудным ребенком.

Весь устоявшийся коллектив, костяк театра. Половина из них – ученики и выкормыши Рамана; и все эти люди в разной степени уязвлены его новой любовью, его тайным спектаклем, его начальственной блажью, ради которой он забросил дела привычные и почетные, живые спектакли, дающие театру имя и сборы. Кович, не пропускавший ранее ни одного своего спектакля, изводивший актеров замечаниями и придирками – теперь нашел себе новую игрушку; теперь второй режиссер Глеб сидит по вечерам в директорской ложе, а великий Кович всем своим видом дает понять, что у него есть занятие поинтереснее. И актеры, поначалу вздохнувшие с облегчением, ревнуют – все яростнее и злее.

С ним почтительно поздоровались; он вежливо кивнул, привычно пробежался взглядом по лицам, увидел то, что и так было ясно – никому не хочется ехать на эти гастроли. Все молча клянут его, заранее предвкушая скверные гостиницы, пыльные провинциальные городишки, наполовину пустые залы – и это на спектаклях прославленного театра, привыкшего к аншлагам! Ведь какой дурак жарким летом вернется с любимой дачи, чтобы оставить деньги в театральной кассе и отпечаток седалища в кресле зрительного зала?!

Раман лучезарно улыбнулся примадонне, подмигнул мрачной Клоре Кобец и перешагнул порог театра.

Его работа ждала его. Он только теперь понял, как много времени отобрано у работы: почти сутки!..

И его ребята ждали его вот уже полтора часа – серьезная сосредоточенная Лица и партнер ее Валь, бледный, какой-то вялый сегодня, опухший – не то с недосыпу, не то с перепоя…

– Валь, вы вчера пили?

– Нет…

На этих двоих – колоссальная нагрузка. Возможно, Раман не прав, репетируя с одним только составом исполнителей, да к тому же не профессионалов – начинающих. Возможно, он не прав – но это условия игры. Брошенный в воду либо тонет, либо учится плавать раз и навсегда. Закон естественного отбора.

– Почему вы не готовы к репетиции, Валь? Посмотрите на себя в зеркало – где энергия? Где собранность?

Парень молчал. Девчонка, сидевшая рядом, напряглась.

– Мы же договаривались, – сказал Раман мягко. – Вы же понимаете, какой на вас груз. Ваше здоровье сейчас – не ваше личное дело, а дело театра, труппы, постановочного цеха, бухгалтерии, в конце концов… В чем дело, Валь?

Парень наконец-то оторвал от пола воспаленные глаза в подушках опухших век:

– Я не спал. Ни вчера, ни…

Он запнулся; Раман стиснул зубы, пережидая толчок тревоги.

– Почему? Существуют лекарства, от самых легких до…

– Я боюсь! – выкрикнул парень шепотом, и в глазах его мелькнул призрак истерики. – Пещера… Я в общаге мою посуду – и вдруг вижу, что я… будто я схруль. Будто мой сосед, Пашка… будто он меня съест. Я боюсь… что Пещера… о Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..

Девчонка, Лица, прерывисто вздохнула. Щеки ее, чуть загорелые, с каждой секундой делались все бледнее и бледнее.

Раман поманил ее пальцем. Она встала и подошла, неслышно ступая по паркету балетными тапочками.

– Извини, что я тебя гоняю… Купи, пожалуйста, в буфете сигарет. Для себя и для партнера… Попроси буфетчицу принести в репетиционную кофе. И плитку шоколада… Давай.

Лица вышла; Раман поднялся, подошел к вскочившему было Валю, надавил на его плечи, опуская обратно на скамейку:

– Смотри на меня. Внимательно смотри… Ты хочешь быть актером? Тебя предупреждали, когда ты в училище поступал, тебя предупреждали, что актер занимается стриптизом? Обнажает душу? Тебя предупреждали, что будет ТАК, ты что же, не поверил?

– Про Пещеру никто не играет, – сказал парень шепотом. – Если про любовь… Я могу какую угодно сцену, самую интимную, нагишом… Но про Пещеру никто…

– Мы играем про любовь! – голос Рамана сделался железным, как корабельная цепь. – Ты пойми, мы играем про людей… не про Пещеру! Будь она проклята, Пещера, мы играем про людей, про любовь, понимаешь?!

Парень молчал, но паника в его глазах понемногу гасла, стиралась, как рисунок на асфальте стирается под тысячами ног.

– Ты любишь Лицу? – спросил Раман, поцепче ухватываясь за его плечи.

Парень молчал.

– У тебя есть девушка?

– Есть… Дора…

– Мне надо, чтобы эти два месяца перед премьерой ты любил Лицу. Она красива. Она талантлива. Найди, за что ее любить.

Скрипнула дверь.

Красивая и талантливая Лица стояла на пороге – потертый спортивный костюм, балетные тапочки, в руках – поднос с дымящимися чашечками кофе.

Он не стал брать эпизодов Пещеры. На сегодняшнюю репетицию вполне хватало бытовых сцен.

Валь репетировал хорошо. Он просто на диво удачно репетировал – может быть, потому, что и Лица была расторможена, внутренне разбужена, Раман не раз и не два похвалил себя за удачный выбор – у этих двоих уже есть сцепка. Ансамбль, которому позавидовали бы маститые профессионалы.

Он поощрял обоих. Он совершенно искренне рассказывал им, какие они замечательные актеры, и оба, кажется, были довольны; крах наступил внезапно, и, когда Раман осознал его, было уже поздно.

Валь не явился на вечернюю репетицию.

Раман, чья интуиция тут же завопила о несчастье, самолично направился в общежитие; от подъезда общаги отъезжала машина «Скорой помощи». И перепуганной толпой стояли квартиранты.

«Я боюсь! О Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!..»

Вахтерша заламывала полные белые руки:

– С пятого этажа… Стекло выбил, порезался… Врачи говорят, у него помутнение рассудка. На кусты упал, живой остался, но, говорят, шею сломал… Шею сломал, понимаете…

Раман ничего не ответил.

Оказывается, Влай перезвонил Стефане, и та вихрем примчалась с работы.