Григорий Гребнев - Серебряный век фантастики (сборник)

Меня утешала мысль, что тот Сергей Мартынцев, которого я оставляю вместо себя, уже не будет прохиндеем и дельцом, а останется, как я надеялся, добропорядочным, но несколько скучноватым холостяком, доживающим до пенсии.

Я решил сократить этот путь, уверенный, что пропустить пятнадцать лет такой жизни – все равно что проспать лекцию о пенсионном обеспечении колхозников. Никто не заметит – ни ты, ни лектор, ни окружающие.

Совершив процедуру с часами, я оказался в автомобиле, который вез меня по городу. На мне был солидный костюм и шляпа. Рядом на сиденье стоял портфель.

Впереди с шофером ехал молодой человек, относящийся ко мне почтительно. Потом я узнал, что это мой референт.

В этом пространстве все оказалось проще, чем в предыдущем. Мне даже не нужно было говорить. За меня говорил референт. Он вел себя как рыба-лоцман рядом с акулой: то забегал вперед, открывая двери и представляя меня кому-то, то оказывался рядом, готовый выполнить любое распоряжение, то отставал и оказывался в тени, как бы подчеркивая этим, что он выполняет сугубо черновую работу.

Итак, я очутился в начальниках какого-то учреждения и некоторое время руководил наобум, полагаясь целиком на референта. Часто приходилось сидеть в президиумах и зачитывать речи. Пешком я уже не ходил, вероятно, поэтому обнаружил у себя изрядное брюшко и плешь на макушке.

В личной жизни тоже произошли перемены. Во-первых, моею женой снова оказалась Татьяна. Во-вторых, Даша не жила с нами, а находилась почему-то в Тюмени, где работала и жила в общежитии. Как выяснилось, она ушла из дому семнадцати лет, сразу после окончания школы. Мы с Татьяной занимали роскошную трехкомнатную квартиру.

Мать и отец были уже совсем старенькими, жили там же, в дедовой квартире, и вроде бы опять сошлись, во всяком случае, вели общее хозяйство.

Это единственное, что понравилось мне в этом пространстве, если говорить о семейных делах.

Я понял, что мой двойник, оставленный на рубеже веков, все же дрогнул и пошел по проторенному пути. Нельзя было оставлять его так надолго. Слишком мал был у него запас юношеских сил и принципов, которые я сумел в него вдохнуть. Жизнь потихоньку взяла свое, он образумился – именно так это выглядело со стороны – и начал делать карьеру, правда не прибегая к особенно подлым методам, в основном за счет усердия в работе.

Но я все равно никак не мог мириться с его нынешним положением, хотя, думаю, застал его на жизненном пике. И снова я предпринял попытку помочь ему стать человеком.

Я начал с того, что стал ходить на работу пешком, как все люди. Или ездить в автобусе. Это вызвало форменную панику среди референтов и секретарей. Поначалу меня сопровождала машина, которая медленно следовала за мной на всем пути от дома до службы. Я стал хитрить и играть с нею в прятки, пользуясь проходными дворами. Согласитесь, что начальник учреждения, бегущий трусцой проходными дворами мимо мусорных бачков, вызывает в лучшем случае недоумение.

Немного пообвыкнув и разузнав, какого рода деятельностью занимается наша контора, я стал сам говорить речи на собраниях, не обращая внимания на текст референта. Это вообще произвело эффект разорвавшейся бомбы. Приближенные шарахались от меня, как от зачумленного, зато рядовые сотрудники стали улыбаться при встрече и здороваться дружественно.

Нечего и говорить о том, что я обедал теперь в общей столовой, стоя в общей очереди с подносом, запретил Татьяне пользоваться служебной машиной и принимал сотрудников по личным вопросам в любое время, а не от четырех до пяти по вторникам.

Мой демократизм не знал удержу.

Молодой референт стал ледяным. Его непроницаемый взгляд говорил только о том, что я рехнулся. Татьяна тоже задергалась, тащила меня в санаторий и намекала, что в прошлом у меня уже наблюдались странные аномалии в поведении.

Слух о внезапном сумасшествии начальника распространился мгновенно. Самое обидное, что в него поверили все – даже рядовые сотрудники.

Кончилось тем, что меня сняли и кинули заведовать Дворцом бракосочетаний, ибо медицинское обследование не подтвердило психопатологии.

Перед новым назначением мне дали отдохнуть. Я попытался разыскать Максима, но он словно в воду канул. Мама сказала, что лет шесть назад Максим похоронил свою мать и уехал куда-то на Дальний Восток. Писем от него не обнаружилось.

Татьяна снова стала собирать вещички, со слезами упрекая меня в изломанной жизни. Это было достаточно скучно. Я взял билет и полетел к Дашке в Тюмень.

Забыл сказать про часы. Все эти годы они хранились у мамы, на том же дедовском письменном столе. Улетая в Тюмень, я прихватил их с собой.

В Тюмени я остановился в гостинице, а вечером отправился в общежитие. Это был обыкновенный жилой дом с квартирами. В каждой, занимая отдельные комнаты, жили молодые специалисты. Даша закончила нефтехимический институт и работала здесь по распределению.

Я боялся, что дочь меня не узнает. Прошло шесть лет, как она рассталась с нами, и с тех пор мы виделись очень редко, если верить моей жене.

Мне открыла маленькая симпатичная девушка с твердыми смуглыми щечками и раскосыми глазами. По виду татарка. Она вежливо улыбнулась мне и постучала в дверь к моей дочери.

– Даша, к тебе…

Даша возникла на пороге – молодая, красивая, с толстой золотой косой, перекинутой через плечо. Я задохнулся. Меня, будто горячим воздухом, обдало моей непрожитой юностью, и от этого на глаза навернулись слезы. Я плакал от жалости к себе, от того, что мне никогда не испытать уже заманчивого таинства надвигающейся жизни, предчувствия любви и утрат.

– Папа… – сказала она.

– Я уже не начальник, – попытался улыбнуться я, но слезы застили глаза. Боясь уронить их, я шагнул к ней и обнял. Слезы быстро скатились по щекам, оставив обжигающий след, и упали ей на плечо.

– Помнишь ту собаку, – говорила она, сидя на тахте с поджатыми под себя ногами и задумчиво расплетая косу.

Я помнил ту собаку. Я видел ее совсем недавно в том пространстве, откуда прибыл, на Каменном острове, возле поваленной липы.

Собака приходила туда каждое воскресенье, когда Татьяна разрешала мне погулять с Дашей. Это была бездомная дворняга неопределенной масти, которая встречала нас, виляя хвостом, на одном и том же месте в определенный час. Мы приносили с собой ее миску, а в пакете – еду, устраивались на поваленном дереве и наблюдали, как собака ест. Она вылизывала миску и благодарно смотрела на нас. Потом мы прогуливались по берегу, следя за легкими байдарками и каноэ, скользящими по Невке.

Не знаю почему, но всякий раз, оглядываясь на ту собаку с моста, чтобы послать ей прощальный привет, я чувствовал себя таким же бездомным, как она.