Александр Золотько - Хроника посещения (сборник)

«Я не знаю, где нахожусь», – сокрушённо признал Лукашев. Эта проблема казалась гораздо важнее вопроса, как такое могло случиться.

Все руководства по выживанию в один голос твердили, что, отыскав реку, лучше всего спускаться к низовьям. Лукашев не видел причин спорить с этим правилом, а потому только снял остатки разбитого шлема (сетка осталась в норе, он и не вспомнил о ней, когда выползал из своего убежища) и осторожно двинулся к воде. Хотелось умыться и вообще… привести себя в порядок.

Через полчаса, чувствуя себя посвежевшим, он уже не видел причин для беспокойства. Напротив, многое указывало на то, что выход к периметру карантина обернётся приятной прогулкой. Вода есть, чистая и вкусная. Несколько суток без еды? Как-нибудь перебьётся. Зато на открытом воздухе, среди дикой природы.

Что же касается сюрпризов, приготовленных пришельцами, он будет начеку. Характер «чудес», вроде бы, ясен: небывалая физика и никакой биологии. Значит, держим ухо востро, внимательно смотрим по сторонам и под ноги. Ну, а если покажутся сами пришельцы… Лукашев недобро скривился. Тогда он у них спросит: какого чёрта?!

– Никаких проблем! – уверенно сказал он вслух. – Главное, комаров нет. Ни мошки, ни гнуса… Господи, что может быть страшнее комаров?!

Хорошая шутка! Но рядом никого не было, кто бы мог оценить этот юмор.

Километрах в двух ниже по течению река круто поворачивала вправо. «Вот и первая цель, – решил Лукашев. – Дойду до излучины и посмотрю, что там».

За излучиной реки он увидел золотой шар. Вернее то, что от него осталось. Никакого величия или загадки, – очень большой пляжный мяч, каким пользуется молодёжь для увеселений на воде. Метра четыре в диаметре, некрасивого, тускло-кирпичного цвета. «Вряд ли на воде, – засомневался Лёня, подходя ближе, – тяжело как-то лежит…»

«Мяч» и в самом деле лежал «тяжело», уходя в болотистый грунт на полметра, а то и больше. Лёня замедлил шаг, решив немного отдохнуть рядом с этим чудом, наделавшим столько шума, и – почему бы и нет? – возможным виновником всего переполоха.

Неподалеку вповалку покоились несколько огромных валунов, и Лёня уютно устроился на них, радуясь, что сидит на сухом и может дать отдых натруженным ходьбой по осыпающейся гальке ногам.

К шару он испытывал удивительное доверие. Неземное чудо не пугало и не настораживало. Вот так: вблизи и в размере двух человеческих ростов шар почему-то казался родным, как будто и он оказался вдали от привычной обстановки, усталый и голодный, а ещё в одиночестве.

– Но теперь-то мы не одни? – по-приятельски обратился к нему Лукашев. – Теперь-то нас двое.

Он не рассчитывал на ответ. Просто показалось невежливым нарушить чьё-то одиночество, подойти и не поздороваться, ничего не сказать.

Но шар ответил.

Странное чувство нереальности наполняло Лукашева исподволь, незаметно. Сначала ему показалось, что привычный оранжевый комбинезон сменился узкими брюками из синей ткани, прошитой суровыми жёлтыми нитками. На плечах оказалась кожаная куртка. От куртки исходил сильный неприятный дух, и Лукашев удивился: как можно такое носить? Зачем?

Но ещё больше удивили воспоминания о товарищах, давних и не очень, просто приятелей и шапочных знакомых, с которыми и познакомиться толком не успел.

«Ингмар-Датчанин – главный мой поставщик компьютерной техники, застрелен кем-то из солнцевской группировки в начале девяностых. Ринат – добродушный татарин, замучен чеченскими боевиками через десять лет после смерти Ингмара. Ирка-непоседка – фанатичный блоггер, ради посещаемости своих страниц идёт на любой, даже самый фантастический подлог. Вячеслав – деспот и тиран подчинённых, подсидевший в своём институте всех: от замдекана до проректора… наверное, скоро и до ректора доберётся. Стервоза Ленка – мать моих детей… если бы не она с её вечным ворчанием о безденежье, разве сунулся бы я в пасть к дьяволу?

Шипкач… а вот эвенка я не помню. Нет его в моей странной жизни».

Но через секунду он уже знал почему: не так в его мире проходила советизация забайкальских народов. Не было тунгусского восстания. Не были расстреляны будущие родители Шипкача.

Новое знание совершенно не вязалось с доброжелательством, исходившим от шара. Мозаика судеб казалась не просто неприятной – она была отвратительной и ужасной.

– Зачем вы так? – напрямую спросил Лукашев.

Он всегда так поступал, когда не понимал чьих-то поступков или поведения. Просто спрашивал, и человек приходил в себя, становился товарищем, с которым можно поговорить и прийти к соглашению, договориться.

Но сейчас всё получилось иначе, – навыворот.

Это Лукашев внезапно «пришёл в себя». Он вспомнил, что никогда так не поступал – не спрашивал, не приводил в чувство спокойным голосом и разумной речью. Всякий раз, увидев негодяя, спешил отойти в сторону, уступить дорогу, не связываться, не судить… потому что «себе дороже».

Вспомнил, как хитростью и обманом добился поездки в Забайкальский военный округ. Как унижался и лгал, когда его поймал китайский военный патруль. Как выломал дверь в тамбуре вагона и вывалился на ходу из поезда. Как несколько дней пробирался к Борщовочному хребту, как спасался в лошадином навозе от сторожевых собак, а в карантинную зону проник по чистой случайности: гроза повалила на сетку ограждения большое дерево, и он успел по стволу пересечь периметр до прилёта вертолёта.

Расслабленной одури больше не было. Сгорбившись, он сидел рядом с шаром, держась обеими руками за голову. Он вспоминал подробности жизни, которой не было, которой не могло быть, потому что, будь жизнь такой, он бы просто сошёл с ума.

«Там все сумасшедшие», – подумал Лукашев и горько сплюнул, ужаснувшись привычности этого поступка, который совершил впервые в жизни. А ещё до чёртиков хотелось курить. Он похлопал по карманам и достал смятую пачку сигарет.

Вынул одну и долго рассматривал, как диковинку, как невидаль. Осторожно понюхал, но закурить так и не решился. Вернул сигарету в пачку и задумался.

«Впервые? Кто из нас настоящий Лукашев? Тот, что после армии работал грузчиком на рынке, а потом сумел подняться до экспедитора супермаркета?

Или тот, кто в армии никогда не был, потому что армию распустили за двадцать лет до его рождения? Не нужна армия в мире, в котором международным языком считали русский, а космос – советским, и все знали, что советское, значит, лучшее».

– Зачем вы так? – гораздо тише спросил Лукашев. – Зачем эти фокусы с переодеванием? Зачем сигареты и память о том, чего не было?

«Это тебя не было, – ответил шар. – Твой мир – это выдумка, миф. Мечта голодных и больных, которым до зарезу нужно во что-то верить».