Роберт Хайнлайн - Дорога доблести

Ее лицо! Как описать абсолютное совершенство? Разве что сказать, что увидев такое лицо один раз, вы уже никогда его не забудете. Губы полные, рот довольно большой, слегка изогнутый в легкой улыбке, даже если лицо совершенно спокойно. Губы ярко-красные, но если она и пользовалась косметикой, то так искусно, что я не заметил и следа краски, а это уже делало её уникальной, так как в этот год все женщины увлекались макияжем «Континенталь», ненатуральным, как корсет, и наглым, как ухмылка шлюхи.

Нос прямой и крупный. Не какая-нибудь «кнопка». Глаза… Она перехватила мой восхищенный взгляд. Разумеется, женщины готовы к тому, чтобы на них смотрели, готовы как в обнаженном виде, так и в бальном платье. Но такое беззастенчивое разглядывание хоть кому может показаться хамством. Тем не менее я сдался лишь через несколько секунд, стараясь запомнить каждую линию её тела, каждый его изгиб.

Наши взгляды встретились, она смотрела на меня так же прямо и упорно, как я на неё. Я покраснел, но отвести глаз все равно не смог. Её глаза были такого темно-голубого цвета, что казались почти черными, во всяком случае были темнее моих — карих. Я хрипло сказал:

— Pardonnez-moi, ma’m'selle<���Извините, мамзель (фр.)>, — и усилием воли отвел взгляд.

Она ответила по-английски:

— О, я не возражаю. Смотрите сколько угодно, — и с ног до головы оглядела меня, так же тщательно изучая мое тело, как я изучал её. У неё было теплое глубокое контральто, удивительно глубокое, особенно на нижнем регистре.

Потом она сделала два шага и оказалась рядом со мной. Я хотел встать, но она жестом приказала мне сидеть, жестом таким повелительным, будто всю жизнь только и делала, что отдавала приказы.

— Не вставайте! — произнесла она. Ветерок донес до меня аромат её тела, по коже побежали мурашки. — Вы американец?

— Да. — Я-то готов был побожиться, что она не американка, да и не француженка тоже. У неё не только не было и признака французского акцента, но и… как бы это сказать… француженки ведь всегда кокетничают, это у них в крови, эта манера интегрирована в самую французскую культуру. В этой же женщине кокетства не было, хотя уже одним фактом своего существования она бросала вам вызов.

Не будучи кокетливой, она обладала редким даром устанавливать интимность в общении. Она разговаривала со мной так, как говорят только старые друзья, друзья, знающие сокровеннейшие тайны друг друга, чувствующие себя наедине совершенно естественно. Она задавала мне вопросы, многие из которых были глубоко личными, а я отвечал на них совершенно откровенно, причем мне и в голову не приходило — по какому праву она мне их задает. Имени моего она не спросила, как и я — её. Впрочем, я вообще её ни о чём не спрашивал.

Наконец она прекратила допрос, снова осмотрела меня — тщательно и спокойно. Потом задумчиво произнесла:

— Вы прекрасны! — и добавила: — Аu 'voir<���До свиданья (фр.)>, повернулась, прошла по пляжу до кромки воды и уплыла.

Я был слишком ошеломлен, чтобы шевельнуться. Никто ещё не называл меня красивым, даже когда мой нос был цел. А уж прекрасным…

Не думаю, что я чего-нибудь достиг бы, попробовав догнать её, если даже предположить, что эта мысль пришла бы мне в голову. Эта женщина плавала что надо.

Я оставался на пляже до самого захода солнца, ожидая, что эта женщина все же вернется. Затем наспех проглотил скромный ужин из хлеба, сыра и вина, нацепил плавки и двинулся в деревню. Там я обошел все бары и кафе, нигде не обнаружив никаких следов красавицы, и, следуя по этому маршруту, ещё заглядывал в незанавешенные окна коттеджей. Когда бистро стали закрываться, пришлось дать отбой и вернуться в палатку, проклиная себя за свою фантастическую тупость (почему, например, я не спросил её имени, где она живёт и где остановилась на острове?). Потом я завернулся в одеяло и заснул.

Проснулся я на рассвете, обежал пляж, позавтракал, снова обежал пляж, «оделся», пошел в деревню, побывал во всех лавчонках и на почте, где купил вчерашнюю «Геральд Трибюн».

И вот тут-то мне и пришлось делать самый трудный в моей жизни выбор: я «выиграл» лошадь! Сначала я не поверил глазам, так как не мог же я запомнить все 53 номера. Пришлось мчаться к палатке, искать записную книжку, проверять — действительно, выиграл! Этот номер прочно засел в моей памяти из-за своей легкости: XDV 34555. Я выиграл лошадь!

Это означало сумму в несколько тысяч долларов, но сколько именно я не знал. Во всяком случае достаточно, чтобы оплатить обучение в Гейдельберге, если я немедленно загоню билет. «Геральд Трибюн» приходила сюда с дневным опозданием, то есть жеребьевка состоялась дня два назад, и эта животина вполне могла уже либо ногу сломать, либо покалечиться каким-нибудь другим способом. Мой билет имел цену только, пока «Счастливая Звезда» числилась в списке стартующих. Следовало немедленно добраться до Ниццы, выяснить, где и как можно получить наибольшую цену за билет и сейчас же его загнать.

Но как же Елена Прекрасная?!

Шейлок с его душераздирающим воплем: «О дочь моя! Мои дукаты!» — вряд ли страдал больше меня.

Пришлось идти на компромисс. Я написал исполненную страдания записку, назвав свое имя, сообщая о неотложном вызове по делам, умоляя её или дожидаться моего возвращения на следующий день, или оставить записку с указанием, где я могу её найти. Записку я оставил почтмейстерше вместе с описанием (блондинка, рослая, длинные волосы, великолепная poitrine<���Грудь (фр.)>) и двадцатью франками, плюс обещание заплатить вдвое, если послание будет передано, а ответ получен. Почтмейстерша сказала, что такой женщины она не видела, но если cette grande blonde<���Эта крупная блондинка (фр.)> покажется в деревне, то записка ей будет вручена.

В результате всей этой деятельности, у меня осталось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы добежать до палатки, переодеться в городской костюм, забросить прочее имущество к Mme Alexandre<���Мадам Александре (фр.)> и успеть на катер. Ну, а потом у меня оказалось целых три часа свободного времени, которые я мог посвятить волнующим раздумьям.

Одна из закавык заключалась в том, что «Счастливая Звезда» была отнюдь не дохлятиной. Рейтинг ставил её на пятое-шестое место. Итак, что делать? Остановиться и получить верную прибыль? Или рискнуть всем и, возможно, не получить ничего?

Решение было трудным. Предположим, я продам билет за десять тысяч долларов. Даже если не пытаться обойти Налоговое управление, мне все же выдадут на руки большую часть этой суммы и её хватит на завершение образования.

Но ведь образование я и без того могу получить, да и так ли сильно мне хочется поступить в Гейдельбергский университет? Тот студент с дуэльными шрамами по существу-то был настоящий болван со своей фальшивой заносчивостью, опирающейся на поддельную доблесть.