Сергей Малицкий - Легко (сборник)

— А, — согласился я, — давай кофе.

— Ты же считаешь, что я не умею готовить кофе? — удивилась Верка.

— Делай, как можешь, — обреченно ответил я и пошел в ванную.

В ванной я вновь обнаружил в зеркале помятую и небритую физиономию сорокалетнего мужика с явными признаками деградации. Ничего. Хоть что-то в этой жизни остается стабильным. Я намылил щеки Вовкиным гелем для бритья и стал медитировать, декламируя:

— Я самый красивый. Я самый талантливый. Я все могу. У меня все получается!. Женщины от меня без ума. Я пишу гениальные книги. Успех меня не покидает. Я самый…

Верка постучала и заглянула в дверь:

— Что случилось?

— Ничего, — невозмутимо ответил я, — где моя зубная щетка и бритва?

— В шкафчике, вверху слева, — ответила Веерка. — Ты чего стонешь?

— Тебе показалось, — сказал я и повторил еще раз, глядя на вопросительное Веркино лицо. — Тебе показалось!

— Ну-ну, — ответила, скрываясь за дверью Верка. — Глазом об дверную ручку. Кажется, галлюцинации становятся для меня нормой.

Что-то должно было произойти. Назревающее событие стояло в воздухе, предчувствие клубилось под потолком, но пока не открывалось. Я чувствовал это всем: и больной головой, и побаливающим еще синяком, и почему-то слегка дрожащими руками. В комнате прозвенел звонок. Это?

— Кто это? — заорал я, вынырнув наполовину из ванной. — Верка, кто это?

— Это был Пашка, — сказала Верка из-за двери, проходя на кухню. — Едет в Питер. Сейчас проезжает поворот на Новгород. Желает тебе скорейшего выздоровления.

— Спасибо, — сказал я упругой водяной струе, бьющей меня из крана по подъему правой ноги. Нет. Не это.

— Ты будешь пить кофе или нет? — закричала Верка из кухни.

Я кое-как смыл с себя пену, завернулся в Вовкино бескрайнее полотенце и проник в Веркино царство. На столе дымились две чашечки кофе.

— Что это тебя так понесло? Последнее мальчишество? — спросила меня Верка.

— Далеко не последнее, — протянул я. — Вера, ты считаешь, что это кофе?

— Я считаю, — сказала Верка, садясь напротив меня и подпирая подбородок маленькой волшебной рукой, — что тебе нужно завести ребенка.

— Может быть, сначала завести женщину? — осторожно спросил я.

— Женщину нельзя «завести», — объяснила мне Верка, — она или есть, или нет.

— А откуда же возьмется ребенок? — не понял я.

— Подбери другой глагол относительно женщины, горе-писатель, — посоветовала Верка.

— Горе-писатель описывает горе, — сказал я. — Счастье-писатель — описывает счастье. Зло-писатель описывает зло. Писатель-повар пишет кулинарные книги. Вера, дай чего-нибудь поесть?

— Изменяешь своим принципам? — засуетилась Верка. — Ты же ничего не ешь с утра?

— Оказывается, ем, — ответил я, начиная расправляться с неестественно толстым импортным окорочком.

— Ты ничего не забыл? — спросила Верка, ставя на стол бутылку водки и наливая в два стаканчика по капле. — Сегодня тот день.

Я посмотрел на грустное Веркино лицо, на эти два стакана и не смог вспомнить.

— Какой день? — спросил я у Верки.

— А я-то думала, что в этом году ты начал его заранее отмечать, — сказала Верка, поигрывая стаканчиком в руке и заставляя водку переливаться изнутри с одной его грани на другую.

— Так сегодня… — начал догадываться я.

— Да, — сказала Верка, — сегодня день рождения Риты. И сегодня пятнадцать лет, как она исчезла.

Сестра молча смотрела на меня. Смотрела с тем выражением, с каким смотрят на фотографии давно умерших родственников, боль утраты которых уже растворилась, и осталась только светлая печаль и отстоявшаяся нежность. Она смотрела на меня, а я сидел с непроглоченным куском курицы во рту и думал, что эта моя паршивая жизнь движется по спирали, и сегодня как раз тот день, когда я как никогда близок к давно прошедшему мгновению моей жизни, когда, придя вечером домой, не обнаружил ничего, кроме этого комочка туши и слипшейся кисточки в картонной коробочке. И этот комочек туши вместе с этой кисточкой уже пятнадцать лет стоит у меня в горле непреодолимым комком, ни проглотить, ни выплюнуть который я не могу. Я с трудом разжевал и проглотил кусок курицы и поднял глаза на Верку. Она сидела с невыпитой водкой в руке, и слеза, скатываясь с кончика ее носа, все никак не могла угодить в центр стаканчика.

— Сеструха! — шепнул я ей. — Все будет нормально. Ритка-то нашлась!

Всему свое время. Обычно события, которые выпадают нам в жизни, совершаются неторопливо и последовательно, поочередно бросая нас то в жар, то в холод, то приподнимая над землей, то расплющивая о землю. Но порой вздрагивает незримая рука бросающего кости, и события начинают наслаиваться друг на друга. Кому-то этот сумбур кажется черной полосой, кому-то — белой, а кто-то понимает, что только в этом психическом бардаке, когда разум не успевает осознать и смириться, возможно пережить все, что выпадает, и не потерять рассудок. Я просидел у Верки долго. Она достала три огромных старомодных альбома, большую коробку фотографий, и мы ползали на коленях по полу, раскладывали эти бесчисленные свидетельства ускользающего времени по кажущейся нам хронологии, и наклеивали их белым клеем на картонные листы. Я смотрел на фотографии и чувствовал, что чем дальше назад, тем реже мелькают среди них цветные, и мое черно-белое прошлое кажется проще и искреннее, чем настоящее. Потом, когда фотографии кончились, а альбомы распухли, когда остыл утюг, которым мы через полотенце прижимали наши лица к картону так, что вафельные шашечки оставались на детских щеках и челках, когда закипел чайник, и запах бергамота пополз по комнате, тогда мы сели и стали смотреть. С самого начала. С коричневых дощечек фотографий начала века, на которых стояли неведомые нам наши предки. Со строгих лиц наших юных бабушек и дедушек, вытянувшихся по стойке смирно в прошедшее дикое время. С младенческих улыбок родителей, ползающих своими животиками по дешевым пеленкам. С наших наивных глаз, смотрящих на свое предполагаемое безоблачное будущее. Все дальше и дальше, пока время по причудливой параболе не вывело нас на нас сегодняшних, находящихся у окончания лучшей половины своей жизни и только теперь понимающих, в какой момент нами были утеряны чудесные путеводные клубки. Мною утерян, не Веркой. Верка счастлива. Ведь все ее слезы всегда были связаны только со мной.

Вечером пришел громадный Вовчик с разомлевшим за день, но счастливым Серегой. Их квартира сразу стала меньше. Вовчик поцеловал Верку в щеку, затем взял меня за подбородок, рассмотрел зеленый синяк и сказал, что от этого еще никто не умирал. Потом мы сели за стол и стали ужинать. Серега, размахивая руками, делился впечатлениями, Вовчик сдержанно, но сурово улыбался, а я думал, что, наверное, этот редкий Вовкин поцелуй дороже и слаще для моей сестры, чем тысячи более страстных и более жадных поцелуев, от которых уберегла ее судьба. Мы поели, они сели смотреть сделанные нами альбомы, а я уехал, оставив их наедине со своим счастьем.