Андрей Балабуха - Нептунова арфа (с сокращениями)

Доказательств у Аракелова не было. Он видел - и только. И еще он знал, где теперь надо искать. Под это, между прочим, вполне можно получить ассигнования; это достаточно серьезно - во всяком случае, посерьезнее аргументов, под которые снарядили в тридцать седьмом "Иба-Мару". Однако пронять доктора Рибейру было непросто. Пусть сеньор Аракелов извинит, но все это слова. Давным-давно разработаны критерии достоверности наблюдения. Это азбука. Достоверным считается наблюдение, проводившееся не менее чем двумя людьми независимо друг от друга, что исключает возможность сговора, и совпадающее при описании не менее, чем на шестьдесят процентов. Вот так. Исходя из этих критериев, сообщение сеньора Аракелова достоверным сочтено быть ни в коей мере не может. Не говоря уже о том, что в данном районе батиандру по программе находиться вовсе не следовало... Черт знает что! То специально снаряжают международную экспедицию, даже неудача которой никого не обескураживает, то теперь, когда дело сделано, Аракелову не хотят верить... Что это? Ограниченность? Нежелание уступить честь открытия? Непонятно. И неприятно.

Так ни до чего и не договорившись, Аракелов ушел к себе - спать хотелось нестерпимо, и продолжать дискуссию он был физически просто не в состоянии. Поэтому разговор возобновился только на следующий день - за обедом в кают-компании. И с тем же успехом. Аракелов чувствовал, что между ним и пятерыми членами основного экипажа "Лужайки одуванчиков" встала некая стена, стена абсолютно прозрачная, но резиново-упругая, на которую сколько ни бросайся, все равно оказываешься там же, где был. Не пробить. Не разорвать. Не взорвать. Ничем.

Аракелов растерялся. Он мог допустить, что у доктора Рибейры гнусный характер. Что не понимает чего-то Рибейра. Что не хочет понять даже. Но чтобы не хотели понимать пять человек, пятеро ученых, серьезных специалистов высокой квалификации, пятеро разных людей из разных стран нет, такое в голове не укладывалось. Было над чем подумать.

И Аракелов думал, сидя в неуютной каюте, в которой он по-прежнему чувствовал себя незваным гостем. Отчет о проделанной вне станции работе застрял на седьмой странице, потому что именно здесь было место дл рассказа о встрече с этим самым Левиафаном, с неотилозавром или как его там, и Аракелов понятия не имел, что же писать и как. Нет, он знал, что напишет все так, как оно было. Вопреки всем и всему. Но прежде нужно было понять, чем же вызвано было такое отношение к его рассказу. Где тут собака зарыта и какой она породы? Аракелов сидел перед машинкой, потягивал холодный грейпфрутовый сок и думал, думал, думал... Однако додуматься ни до чего так и не смог, когда раздался аккуратный, одними костяшками пальцев, сухо и отрывисто, стук в дверь.

- Войдите, - сказал Аракелов.

Это был Жоао да Галвиш, один из трех биологов станции, исследователь погонофор, невысокий, изящный мулат, от своих негритянских предков унаследовавший оливково-бронзовую кожу и пышные курчавые волосы.

- Не заняты, сеньор Алехандро?

- Как видите, - отозвался Аракелов, может быть, не слишком любезно, но после давешнего разговора за обедом ему не очень-то и хотелось проявлять любезность и радушие. - Чем могу служить?

- Мне хотелось бы побеседовать с вами, сеньор Алехандро. У вас, наверное, сложилось ложное впечатление...

- Что ж, - сказал Аракелов. - Давайте поговорим. Соку хотите? Или кофе?

- Ни того, ни другого, спасибо.

Да Галвиш уселся в кресло, закинул ногу за ногу и вытащил из кармана шортов четки - настоящие четки, какие Аракелову до сих пор приходилось видеть разве что в музее. Вырезанные из какого-то темного, почти черного дерева, они очень естественно выглядели в руках да Галвиша. Биолог перехватил удивленный аракеловский взгляд, улыбнулся:

- Вот, видите ли, сеньор Алехандро, отвыкаю курить. И надо чем-то занять руки. Очень, знаете ли, помогает...

Аракелов кивнул. Он допил сок, откупорил новую жестянку и плеснул на три пальца в стакан.

- Так чем могу служить? Насколько я понимаю, мои наблюдения здесь никого не заинтересовали, а все, что относится к программе, в том числе и вашей ее части, будет изложено в отчете. Впрочем, если хотите...

- Нет. И то, что наблюдения ваши нас не заинтересовали - тоже нет. Вс беда как раз в том, что они нас заинтересовали. Даже слишком.

- То есть?

- Видите ли, сеньор Алехандро...

Аракелов не выдержал:

- А можно без придворных церемоний? Сеньор Аракелов, сеньор Алехандро, сеньор батиандр... Говорить - так по-человечески.

- Что ж, коллега. Может быть, вы и правы - давайте говорить проще. Я понимаю, вас многое удивляло и раздражало у нас. Но поверьте, на все были причины. И достаточно серьезные.

- Верить и понимать - не одно и то же.

- Вот я и хочу попытаться объяснить. Чтобы вы, коллега, поняли. Без сомнения, вы заметили, что мы всячески старались не выпустить вас из станции.

- Да уж...

- Увы, опыт саботажа у нас слишком мал. Непростое это дело, оказывается. Потому вы нас и переиграли.

- Но зачем они были нужны, эти игры?

- Затем, чтобы вы избежали той самой встречи, о которой так захватывающе рассказывали сегодня.

Аракелов обалдело уставился на да Галвиша.

- Вы хотите сказать...

- Да.

По словам да Галвиша получалось, что впервые столкнулись с неотилозавром обитатели "Лужайки одуванчиков" еще в самом начале вахты, во время первой же вылазки их батиандра, того самого Агостино, которого заменял сейчас Аракелов. Потом и остальные видели, как величественно проплывал этот Левиафан невдалеке от станции - видели на экранах инфракрасного обзора и сонара.

- Вы же сами встретили его, коллега. Он - хозяин здесь. Король глубин. Бог, если хотите. Древний, мощный и прекрасный.

Аракелов кивнул - это действительно было так.

- А теперь скажите мне, что выиграет человечество, все - вы, я, любой от того, что он окажется в каком-нибудь Маринленде и вынужден будет ютиться в тесном бассейне на потеху почтеннейшей публике? Или от того, что его чучело повиснет под потолком какого-нибудь зоологического музея?

Знание, хотел было сказать Аракелов, но смолчал. Он сидел и слушал рассказ о том, как экипаж "Лужайки одуванчиков" решил утаить свое открытие. Они долго спорили, но в конце концов согласились с этим все. Ибо...

- Что началось, Алехандро, когда поймали первого целаканта? Целакантовая лихорадка - так бы я это назвал. Каждый музей хотел его иметь. Каждый институт хотел его препарировать. Каждый "спортсмен" хотел его поймать. И как ни охраняли его, как ни регулировался отлов лицензиями, но... Браконьеры находились всегда. В конце концов, это дело техники поймать. А покупатели найдутся. И если теперь начнется тилозаврова лихорадка - что тогда? Ведь мы не знаем почти ничего. Численности популяции. Места, которое занимает он в экологии оазисов... Да что там, ничего мы еще не знаем. И начнись такое вот вмешательство - неразумное, стихийное, но не просто возможное - увы, обязательное, мы снова потеряем Морского Змея. На этот раз навсегда.