Норман Льюис - День лисицы

Легкие Косты были готовы лопнуть. В полном изнеможении он начал выбираться из пещеры, из последних сил проделывая нужные движения. На какой-то момент он оказался замурованным в зеленоватом айсберге, на него нахлынула боль, временно заглушенная нервным напряжением, уши почти лопались, и сознание мутилось. В следующий момент он очутился в теплой ванне верхнего слоя воды.

До самого полудня он лежал в какой-то прострации, привычные прибрежные шумы будили и снова убаюкивали его, лодка мягко покачивалась, припекало солнце. Иногда, очнувшись от дремоты, он видел небо; сквозь едва разомкнутые веки оно казалось фиолетовым. Служившие наживкой рачки-отшельники смело карабкались по бортам лодки и, забирая вбок, ползли по тыльной стороне его рук. Жук, известный под названием «фараонова маска», покружил над ним, опустился, как крошечный геликоптер, и отведал выступившую из уха капельку крови.

Разбудили Косту обдавшие его брызги: море разыгралось и потемнело, ветер гнал белые барашки, и волны уже по-новому, нетерпеливо, бились о борт лодки. Чтобы немного согреться, Коста надел фуфайку и рубашку и заправил их под пояс. На этот раз он хотел добраться до пещеры как можно быстрее, чтобы не перенапрягать легкие, и потому, ныряя, прихватил два тяжелых звена старой якорной цепи, чтобы, достигнув дна, их бросить. Он вслепую прошел сквозь бурлящий вспененный слой воды, держась подальше от тех мест, где волны бились о скалы, и погрузился в неподвижные глубины, в леденящий холод и сверкание подводной арктической ночи. Через семь секунд после того, как он покинул лодку, и имея в запасе тридцать секунд, достиг пещеры, где, словно по орбите, двигались любопытные рыбешки, — он просунул руку в расщелину, стараясь найти лесу. Все эти часы из меру непрерывной струйкой вытекала кровь, которой у нее вообще было немного, и сейчас рыба должна была совсем обессилеть. Но и в смертельной агонии, потеряв сознание, она все еще продолжала бороться, по живучести не имея себе равных среди теплокровных земных животных.

Коста нашел лесу, потянул и почувствовал упорное сопротивление. Потянул сильнее — отчего немедленно удвоился расход кислорода в легких, — и леса слегка подалась, чуть вибрируя, готовая лопнуть. Продолжать тянуть ее было рискованно, и Коста обмотал лесу вокруг левого запястья. Упершись в скалу коленями и левым плечом, он нащупал правой рукой глаз рыбы, запустил в него указательный и средний пальцы и, уцепившись за глазную впадину, изо всех сил потянул к себе. Коста почувствовал, что рыба подается — она вышла из расщелины неожиданно легко, словно лежала в смазанном жиром углублении. Громадная, с разинутым ртом, она была прекрасна в своем жабьем уродстве. Тело ее еще раз страшно содрогнулось, едва не переломив Косте запястье. Он был совершенно обессилен — как будто пытался сдерживать разъяренного быка. Рыба сильно ударила его, подтолкнув к выходу из пещеры. В отчаянии он вытянул руку, в которой держал лесу, вонзил пальцы во вторую глазную впадину и, нелепо обняв рыбу, которая ранила его острыми плавниками, увидел прямо перед собой ее огромный, безнадежно разинутый рот и кроваво-красное пульсирующее горло. Сначала сверху находился Коста, а потом меру, колотившая хвостом и напрягавшая все силы, чтобы сбросить его. Но ослепшая рыба позволила вывести себя из пещеры, и как раз в эту минуту у Косты лопнула барабанная перепонка, а море перевернулось, так что, глядя вниз, он увидел его покрытую пеной поверхность, и, продолжая бороться, не выпуская из объятий рыбу, он очутился в бурлящем сиянии бьющихся о скалы волн. Впоследствии ему так и не удалось вспомнить, каким образом он добрался до лодки, как сумел затащить в нее огромную рыбу и взобраться сам.

Темнота сгустилась, но Коста мог определить, где находится бухта, по огонькам ацетиленовых ламп на лодках, которые отчаливали от берега и уходили в море на ловлю сардин, медленно прокладывая по черноте воды светящийся след.

Пока ночной мрак не скрыл ее, Коста не спускал глаз с рыбы, с ласковым любопытством наблюдая мельчайшие подробности последних минут ее жизни:-вот уж совершенно поблекли краски, в последний раз вздрогнули жабры, навсегда сжались челюсти и остекленели выдавленные глаза. Она лежала перед ним, чуть запятнанная кровью, сухая и темная, дно лодки под ней побурело, и планки украсила россыпь чешуек — след последних яростных конвульсий. «Ну и рыба», — подумал он. Фунтов сто, не меньше. А может, и сто десять. Никогда уж больше он такой не поймает, да и не увидит. Как жаль будет расставаться с ней, видеть, как она переходит из его рук в руки профанов, не посвященных в трагедию и таинство ее поимки, которые осквернят ее, искромсав на куски. Будь обстоятельства иными, Коста целый день продержал бы ее на рынке в холодильнике, чтобы продлить восхитительное чувство обладания и чтобы дать время всей деревне почтительно подивиться на рыбу… Но времени не было. Как только он доберется до рынка, ему придется сразу же созвать всех трех перекупщиц и устроить аукцион, и через три минуты все будет позади: ему заплатят деньги и драма завершится. Он уже видел лица этих трех закутанных в черное, пропахших рыбой гарпий, которые привычно схватятся друг с другом, набивая цену, но не сумеют на сей раз скрыть за пренебрежительной миной своего изумления.

Семьсот песет. Так он оценил ее. Может, и на несколько песет больше — если учесть наехавших дачников, с которых не грех и содрать за такую редкую рыбу. Перекупщица, которая купит у него рыбу, распродаст ее по кускам, получив триста песет барыша (на эти деньги они с матерью могли бы жить целый месяц), нажившись на том, что раз в жизни Косте привалило счастье. Такую удачу перекупщик всегда с тобой разделит, а уж неудачи предоставит расхлебывать тебе одному. Будь рыбаки поумнее, давным-давно бы надо было организовать кооператив, тогда б этих перекупщиков можно и побоку, размышлял Коста, да где уж там. Как бы то ни было, семьсот-то песет он получит, а когда деньги будут у него в кармане, он разыщет Молину и, сто раз извинившись, объяснит, в каком критическом он положении, и попросит его уплатить за комнату и стол за неделю вперед. Это будет уже девятьсот пятьдесят песет, плюс деньги на ведение хозяйства, которых должно быть уж никак не меньше недостающих пятидесяти песет. И вот в десять вечера, как раз когда муниципальный курьер закрывает свою контору, Коста придет к нему с запечатанным сургучным пакетом, в котором будут лежать деньги и на котором он с двух сторон аккуратно напишет печатными буквами фамилию Элены и ее адрес. Курьер выдаст Косте расписку и на ночь запрет пакет в сейф. Тогда уж Коста сходит к доктору, чтобы тот полечил ему ухо.