Аркадий Стругацкий - Третий глаз

Один разъем у аппарата был, как грязный нос, во второй штеккер влез охотно. И тут начались веселые картинки. ПДК далеко сзади остался — по пяти, шести, восьми параметрам… Только успел я записать эту петрушку, как цифры давай чудесным образом преображаться прямо на моих глазах. Я чуть с ума не сошел. Думал, сейчас и фильтр заговорит человечьим голосом. Шутка ли, на экранчике вместо реальных замеров идеальная страница из Госстандартов. Еле-еле ум сохранил, догадался, что внешний контур датчика взят кем-то под контроль. Успеть бы записать аналоговый сигнал из внутреннего контура и установочные параметры проверить, не переключили ли аппарат в режим автотестирования. Мысли хорошие, но тут свежий ветер перемен подул в мою сторону. Здравствуйте, давно не виделись. Навстречу шла еще одна тройка. Если прежняя, в директорате, олицетворяла разум, то эта, с небольшими головками на холмистых плечах, представляла силу и сноровку. Они направлялись ко мне от дороги, от пикапа, из которого колол пронзительный взгляд первого зама. Зашухарила меня-таки сука-секретарша, во имя светлой жизни обратилась насчет моего странного поведения к властителю ее дум. Ладно, ребята, привет и до свидания, сегодня я почему-то в настроении, попробую оторваться.

— Стой, недоразвитый, — мы уже зашли в корпус цеха, и можно было сквернословить и все такое. Я прикинул, что моим тестером дадут по моей же башке. Моим — мне. Дескать, сам себя ударил. Или скажут, отведал справедливого рабочего кулака. Может, вообще покладут под какой-нибудь пресс. Прибежит потом Бонифатьевич: “Где инспектор, где, не перегорел ли в борьбе?” А ему в ответ: “Да вот он, твой инспектор. Хорошо сохранился. Видишь, даже улыбается. Отскобли и забирай”.

Кавалерия пошла на рысях и оказалась в каких-то джунглях. Бесшумными привидениями носились стокубовые вагоны на магнитной подвеске. В них опускали свои хоботы слоны-пневмоперегрузчики. Были там и другие “звери”, которых я не знаю по имени-отчеству. Тем временем охотники на вертлявую дичь, то есть на меня, выглядывали там и сям из-за стальных зарослей. Я засновал, пытаясь еще ненадолго потеряться. Среди стада перегрузочных машин помельче я выбрал одного страуса и сунул ему кассету в какое-то отверстие. Попался я около воздушного носорога — тот уже кинулся на меня, но спасибо бойцам, вытянули в последний момент.

— Я в самом деле очень тронут, — говорю им, — оказывается, вы не какие-то держиморды-охранники, а просто хорошие стриженные парни.

В ответ они меня скрутили, чтобы я еще куда-нибудь не влез, и отвезли в свою караулку, к черноусому капитану. Пока в соседней комнате местные грамотеи проверяли мой тестер, капитан угостил чаем — дескать, ты делаешь свое черное дело, я свое передовое, не будем устраивать дешевых сцен. Потом, поглядывая на экран терминала, стал объяснять мне, кто я такой.

Взятку у администрации вымогал. Иначе не завел бы прозрачный разговор об иностранных декларациях, не напрашивался бы в спецраспределитель. На территорию закрытого объекта проник незаконно и вероломно, таясь, как мокрица. Для того и сыграл на гуманизме начальника гостевого режима — вот, оказывается, кто такая секретарша. К тому же совершил взлом опечатанных средств мониторинга, пытался их перепрограммировать. Капитан сказал, что мог бы продолжать повесть о моих грехах еще два часа, но почему-то остановился. На него было приятно смотреть. Он не воззвал к моей совести и сознательности, а беззлобно сказал: “Ну, дружок, сам понимаешь, чик-чирик тебе, с кем связался”. Потом с дисплея чего-то надудели, и он открыл мне возможность скрыться обратно в темный угол темной пещеры. Кассеты в тестере нет — значит, она была — я отдаю ее, а в обмен “Сверхполимер” отдает меня. Мы с капитаном выпиваем по кружечке пивка и расходимся, как в море корабли. Честный служака уже хотел щелкнуть пальцами, и вошла бы прекрасная охранница с подносом. Но пронырливая бестия, каковой я предстал перед офицером, вдруг обернулась тупым ишаком. Тогда вместо красавицы вошла следующая тройка собеседников. Жлобы перенесли меня в караулку, чтобы никому не мешать своей тонкой работой. Я вырвался, бился в закрытую дверь, наскакивал и отскакивал, одного даже клюнул в глаз, как хищный воробей. Тот обиделся, что-то сделал, и я упал. Трехпудовая задница водрузилась на мою голову, как памятник на пьедестал. Еще одну подобную тяжесть положили мне на икры. Теперь я был не против, чтоб меня проверили на наличие страшного предмета. Я даже не возражал, когда кто-то повторил на мне подвиг Самсона, раздирающего пасть льву. То есть, возражения были похожи на страшное рычание. Потом тяжести встали и ушли.

Я только с пола, сразу к зеркалу. Голова какая-то не моя: волосы вбок растут, на лице разыгрались свет и тень. И походка прыгающая. Что говорится, себя спасти не удалось. Тем временем ребята доложили о результатах. Вскоре появились, не замешкались любители здорового труда и быта, осененные красным крестом. Один из них водрузил на мою обшарпанную голову элегантный космический шлем, другой посмотрел на экран в своем портфеле, третий причмокнул языком, дескать, ага, клюнуло.

— Так и есть. Не в порядке ваши ритмики, будем лечиться.

— Нечего меня лечить, проще будет кокнуть, новый работник вырастет.

— Лечиться — не сидеть, — подбодрил вошедший капитан, — везучий ты. Все-таки определилось, что чушь в твоей голове не изначально присуща, а образовалась от несоответствия занимаемому положению. Бывают еще ошибки в кадровой политике. Вот подправят — и в охранники, приходи ко мне…

— Спасибо, я вам из больницы пирожные пришлю. А ты, лепила, гони карету с ветерком.

Действительно повезло, подумал я в машине. Вот рядом люди, желают мне успешного выздоровления, хотя для них я просто вредитель. Самые главные тайны все-таки те, которые никто не хотел узнавать.

Вечер и ночь скоротал в “отстойнике”, беленькой каморке в три кубометра, похожей на популярное похоронное приспособление. Владей — не хочу. Утром, только открылись мои глаза, ввалился санитар, будто я пустил из зрачков инфракрасный луч дистанционного включения.

— Сейчас в уборную, потом мыть руки, рот и лицо с помощью мыла и зубной пасты, завтракать и к Андрею Ивановичу.

— Это вы очень хорошо объяснили. Да и я не такой дурак, как кажусь на первый взгляд. — Тот, слегка скрывая брезгливость, отвернулся. Я понял, такой незаметно прибьет — глазом не моргнет, а потом скажет: “Ой, как неловко-то у него получилось, недавно его видел — вполне дышал”.

У Андрея Ивановича под синей шапочкой был высокий лоб со следами мыслей и тонкие жилистые руки. Настоящий врач. Минут десять он задавал вопросы с подковыркой. Согласился бы я с указанием начальства переливать воду из одной бочки в другую. Буду ли я протестовать, если мне отрежут мой несовершенный нос, а вместо него пришьют идеальный от только-только скончавшегося артиста. Командир отправляет меня ночью разведать дорогу и я проваливаюсь в открытый люк — буду ли я ненавидеть командира. Мои ответы дали неглубокую почву для размышлений, и доктор некоторое время подпирал голову руками.