Роман Подольный - Легкая рука

Вошел и остановился как вкопанный. Свифт молча пробежал мимо него к выходу, закрыв лицо ладонями. Новый гость озадаченно посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Кинга.

— Что с ним случилось?

Архиепископ сидел неподвижно. Все в нем сопротивлялось желанию поверить в услышанное.

— Выдумщик? — пробормотал он. — Чего ждать от писателя, ни одной книги не издавшего под собственным именем. Или… Нет! Не может быть! Чтобы этот гений сошел с ума? Лучше не ломать голову. Тут недолго самому рассудок потерять. Одно знаю…

Впоследствии Дилэни рассказал в своих воспоминаниях, как он видел плачущего Джонатана Свифта. И пишет он далее, что на его вопрос архиепископ Кинг грустно ответил:

— Вы только что видели самого несчастного человека на земле.

“Получение совершенно чистой воды обошлось мне в два миллиона, — сказал химик Лавуазье. — Чтобы делать науку, нужны деньги. Кто мне даст их? Король? Академия? Вот я и стал откупщиком. Кто меня за это осудит? И пусть откупщиков ненавидят. Цель оправдывает средства…”

“Он гений, — сказал великий Питт, английский министр, — именно поэтому он так опасен. Лучший в мире порох французская армия получила от Лавуазье. Его необходимо устранить — лучше всего руками самих французов. В интересах спасения Англии и Европы. Цель оправдывает средства…”

Великий Робеспьер отшвырнул донос в сторону:

— Я не думаю, чтобы Лавуазье был изменником. Но то, что он был откупщиком, я знаю точно. Пусть народ увидит казнь еще одного из этих кровопийц, пусть еще раз убедится, что мы защищаем его интересы. Цель оправдывает средства…

И великий Лавуазье был гильотинирован.

Разговор шел на английском языке — из уважения к младшему гостю. Невзирая на то, что этот нищий полуюноша-полумальчик, назвавшийся гражданином Соединенных Штатов, был подобран хозяином дома несколько часов назад около кабака на Фонтанке.

И молодой князь из рода Одоевских, Рюрикович, бывший познатнее самих Романовых, богач, писатель и философ, чувствовал себя преотлично в застольной беседе с заокеанским побродяжкой, впрочем, как и третий сотрапезник, провинциальный профессор лет тридцати пяти. Тот, однако, больше слушал, с явным удовольствием поглядывая на спорщиков.

— Я утверждаю, — князь, разгорячась, пристукнул по столу мягкой, но сильной рукой, — человеческую фантазию больше всего прельщает неземное! Мистика — потребность человека. Пусть родится из перстня сильфида, пусть привидение неслышно пройдет по обжитым и привычно банальным комнатам. Ах, общение с духами — общая страсть наша! Пусть же читатель встретится с ними если не в жизни, то в книгах.

Американец взял бокал… и неожиданно отставил.

— Что ж, ваш путь, может быть, где-то и пересечется с моим. О эти тайны неземного! Но думали ли вы, что несравненно больше скрыто в земном? В человеке и в том, что его окружает? Вот ваш чубук, князь… разве вы не отличите его среди тысячи таких же? Вы наложили на него свой отпечаток, вступили с ним в какую-то связь. Так представьте древний род, из века в век живущий в дряхлом замке. Замок стал не только родным. Он проникся жизнью бесчисленных поколений. И в час смерти последнего представителя рода рушится… Или другое… Жена художника должна умереть, когда он положит последний мазок на ее портрет… чтобы жизнь таинственно перешла от человека к изображению. И это еще не все. Раскрыть фантастические глубины души… Я это сделаю, не будь я Эдгар Аллан По из Балтиморы!

Князя явно покоробило это бахвальство. Но он был хозяином. И, смягчая взгляд, повернулся к их общему слушателю.

— Ну а вы, профессор, что скажете о нашем споре? Что вы думаете о предмете фантазии?

— Не знаю, что и ответить вам, дорогой Владимир Федорович. Сей предмет довольно далек от меня. Более интересна мне реальность. Сейчас меня занимает вот что. Смотрите, — профессор взял лист бумаги и карандаш, быстро и удивительно точно провел от руки прямую линию, поставил рядом точку, — кажется, через эту точку вопреки Эвклиду можно провести не одну, а, по крайней мере, две прямые, параллельные данной. А выводы из сего…

— Ну, это уж вы чересчур! — воскликнул американец.

— Хватили, батюшка! — эхом отозвался князь. — О выводах еще говорите! И у фантазии должны быть пределы, господин Лобачевский!

Еще с порога он закричал:

— Дождались! Наконец-то дождались!

Правитель повернулся к вошедшему и спросил голосом, в котором звучали тревога и радость, но больше все-таки радость:

— Слухи подтвердились?

— Да, да, да! Если бы ты своими глазами увидел эти огромные корабли, тяжелую сверкающую одежду, огромные глаза…

— Они и вправду похожи на нас?

— Не совсем, конечно. Лица другие. Но ошибиться нельзя: они люди. Прав был великий Чен-ок. А как они мудры и добры!

— Мудры — неудивительно, будь по-иному, мы бы первыми достигли их владений. Но вправду ли они добры? Не все наши мудрецы ждали хорошего от такой встречи.

— Наши мудрецы! Чего они стоят теперь? Пришельцы поднесли свои дары тем, кто встретил их, и радостно приняли ответные подарки. Они говорят нам о том, что люди должны любить и почитать друг друга. Их мораль требует прощать даже тем, кто тебя обижает. Вот так! А как много они знают! И всем, всем обещают с нами поделиться: и моральным своим учением и знаниями.

— Я счастлив, что дожил до этой минуты! — правитель встал. — Я сам приму гостей. Как зовут их вождя?

— Кортес.

…Император ацтеков Монтесума ждал теперь испанцев со спокойным сердцем.

Бывают же нелепые семьи! Вот и эти супруги ссорились да ссорились — из-за ее расточительности, его безалаберности, надменности ее родни, легкомыслия его брата, из-за друзей и знакомых, книг и газет. Месяцами друг с другом не разговаривали; заговорят же — так хоть святых вон выноси. А дети-то какие могли в этом аду вырасти… Бессмысленный брак!

Сплетники утверждали, будто Сергей с Надеждой только раз и смогли друг с другом договориться — о собственной свадьбе. Сплетники ошибались. Супруги дружно решили отдать Сашеньку в Лицей.

Город был небольшой, но гордый, и люди в нем жили гордые. Городу была обещана вечная слава, и горожане твердо в нее верили. Только не знали, что принесет эту славу: стихи Юлия, картины Максима или воинский дар молодого Камилла…

На Везувий жители Помпеи не рассчитывали.

Город был серым, и день, и настроение — все было серым, как пепел, падавший с моей сигареты в чашечку с недопитым кофе. И кофе тоже был уже серым…