А Шаров - Загадка рукописи N2 700

- Чутье, - сказал Рысаков, - или инстинкт, по любимому слову Лобачевского. Они только и делают ученого ученым.

Расшифровка рукописи, кроме трудностей, обусловленных способом ее написания, "вырезания", "выгрызания", осложнялась еще тем, что записи на немецком языке прерывались словами и терминами иноязычного происхождения, изображенными латинскими или арабскими буквами, а в иных случаях чем-то вроде иероглифов. Такие слова особенно поражали при общей канцелярской обыденности текста, вызывая чувство, какое может возникнуть у путника, пересекающего безжизненное плато, если перед ним внезапно оказывается провал без дна.

Оставалось надеяться на Ромео Альбертовича с его знаниями полиглота.

Однажды встретились непонятные слова "ратлок" и "саглократлок". В дословном переводе фраза звучала так: "Одно то, что свойством письменности может владеть ратлок, а не только саглократлок, влечет к нарушениям порядка (регламента, протокола) и не должно быть терпимо".

Тут проявилась одна характерная черта рукописи. Автор ее добивается прежде всего жесткой ясности. Особенно разяще эта черта выступала в иноязычных включениях. Так, если в русском языке слово "тюрьма" происходит, как пояснил Талиани, от латинского Turma -эскадрон, толпа, то в рукописи применено древнее иноязычное выражение - "помещение без выхода и не могущее иметь выхода". Соответственно, "тюремщик", немецкое Kerkermeister - "тюремный надзиратель" заменено словом, означающим - "страж помещения, не имеющего выхода". Вместо слова "палач", у нас берущего начало от тюркского "пела" - большой нож, в рукописи встречается другое, кажется, санскритское слово - "казнитель" или "лишатель (отниматель) жизней". Вместо "судья" - человек, решающий, виновен ли подсудимый, автор предпочитает понятие "осудитель".

- "Саглок"... исаглократпок", - повторил Ромео Альбертович, рассматривая фотографию, где отчетливо выделялись приведенные загадочные слова. Постойте... Да ведь на пресловутом лашенхорском - "саглок" - жук, "ратлок" человек... А "саглократлок" - что-то вроде "жукочеловека".

- Жукочеловек? - с интересом переспросил Олег Модестович, который часто среди дня забегал к нам. На лашенхорском?.. Каюсь, никогда не слыхал о таком языке. А почему "пресловутый лашенхорский"?

- Видите ли, - охотно объяснил Талиани, - лашенхорский происходит от наименования поселка Лашенхоры в Трансильвании, близ которого малоизвестный археолог Карл Бенкс производил раскопки. Он обнаружил пять или шесть каменных таблиц на языке, не имеющем лингвистического родства с другими известными языками, и одну из таблиц расшифровал. Как ему удалось найти ключ к текстам, Бенкс утаил. Сам он отнес таблицы к четвертому тысячелетию до нашей эры. Тут все сомнительно. Тем Солее, что вскоре при землетрясении раскоп провалился в тартарары.

- Сомнительно в глазах большинства ученых, но не всех, - менторским тоном поправил профессор Кущеев. - Способ расшифровки Карл Густав Бенкс не "утаил", а не успел сообщить, так как скоропостижно скончался сразу после выхода в свет его "предварительного сообщения". И Бенкс относил открытую им культуру не к четвертому тысячелетию до нашей эры, а к шестому-седьмому.

- Спасибо, профессор Кащеев, - небрежно поблагодарил Рысаков, выслушав справку. - Ваши... хм... уточнения крайне существенны... Значит, "жукочеловек"? - Рысаков обернулся к Талиани. - Пахнет мистификацией... Но тратить на мистификацию годы?.. Такое таинственно изощренное мастерство?

- Кущеев! Извините, не Кащеев. а Кущеев, - поправил профессор, все еще пунцовый от обиды. - И мистификации часто стоят затраченных усилий. История человечества знала мистификации, которым верили не годы, а целые эпохи. Не так ли? И... простите, - Петр Климович взял из рук Талиани фотографию. - В публикации Бенкса была иллюстрация, в свое время вызвавшая особый интерес. Схематические фигурки: жук-человек, жук-человек. Помнится, они походили на это.

Кущеев поднялся, и подойдя к Рысакову, показал ему что-то в углу фотографии.

Я заглянул через плечо Олега Модестовича. Разрывая строку, смутно выступали крошечные фигурки, нечто вроде детских рисунков: при желании в них можно было разглядеть и удлиненных жучков с тремя парами ножек и человечков.

В конце рабочего дня Мудров принес результаты лабораторных анализов. Оказалось, что древесина рукописи принадлежит к Pinus silvestris -сосне обыкновенной, срубленной не в древности, а несколько десятилетий назад.

- Десятилетий? - переспросил Петр Климович, багровея, но на сей раз от обиды за рукопись.

- Именно! - отрезал Мудров и продолжал: - По характеру солевых включений и скелетам микроорганизмов, впрессованных во внешние слои древесины, можно утверждать, что так называемая "рукопись", прежде чем принять нынешний облик, длительное время соприкасалась с океанскими водами,

- Она из А-а-атлантиды... Со дна о-о-океана... Я давно, с самого начала... - возбужденно, заикаясь от волнения, заговорил Иван Иванович,

- Повторяю, сосна срублена несколько десятилетий назад, - резко перебил Мудров, хотя обычно был подчеркнуто предупредителен, даже нежен с Пуховым. - И вряд ли в Атлантиде росла Pinus silvestris. И уж совсем сомнительно, чтобы атланты изъяснялись на немецком, да еще отнюдь не гётевском, - Мудров улыбнулся, словно прося прощения за вспыльчивость. Передохнув, он продолжал: Дерево подвергалось воздействию океана, то есть предположительно было частью корпуса корабля или мачты, последнее всего вероятнее; анализ обнаружил следы выделений морских птиц...

Мы обескуражено молчали.

Окончив сообщение, Александр Михайлович быстрым и нервным шагом пересекал комнату из угла в угол. Остановившись перед Иваном Ивановичем, он сказал голосом, полным глубокого сожаления:

- Я сделал все, что в моих силах. Дальнейшая работа не имеет ни малейшего отношения к подлинной старине, любовь к которой привили мне именно вы, дорогой Иван Иванович. Я ваш вечный должник. По всему изложенному я должен искренно и сердечно пожелать вам счастья, всем вам, - Мудров по очереди поклонился каждому. - Пожелав счастья и удачи, я отказываюсь от дальнейшего участия в работе.

Он шагнул к двери.

- Постойте! - воскликнул Иван Иванович. - Да вы понимаете ли, что говорите?!

У старика перехватило дыхание, и он замолчал. На глазах его выступили по-детски крупные слезы. Иван Иванович сердито смахнул их. Мудров стоял понурившись, ни на кого не глядя.

Я счел необходимым вмешаться, хотя сознавал, что мои слова не успокоят товарищей. Научное исследование невозможно без известной доли безжалостности. Наступило время с максимальной полнотой представить себе ценность сделанного и перспективы дальнейшего труда.

Я сказал об этом и попросил неделю для подготовки доклада. Мы разошлись, недовольные друг другом.