Андрей Имранов - Антитезис

— Тут ушить бы надо, — деловито сказал Корвач, дергая за ремень на груди, — чтобы рукоять не выпирала. Не самая удачная конструкция… но и не самая плохая. Все, идем уже. Чай должен быть горячим, иначе это не чай, а оскорбление.

Дима, после всего увиденного, ожидал, что его будут поить тем самым знаменитым чифирем, но в чашке у него был обычный чай. В меру крепкий, в меру горячий. Да и у хозяина, насколько смог оценить Дима чай был вполне нормальным — цвета коньяка. Пили молча, Корвач закусывал чай печенькой, Дима брать печенье не стал — хозяин не предлагал, да и ему самому не больно-то хотелось. Корвач допил чай и со стуком поставил чашку в строну. Посмотрел искоса на Диму.

— Вот смотри, ты — молодой, здоровый. Неглупый, что важно. Но бедный. Хочешь, через две недели у тебя будет лимон?

Конечно, Дима хотел, чтобы у него был лимон. Еще лучше — десять лимонов, и не через две недели, а через две минуты. Но надо было совершенно не иметь мозгов, чтобы не учуять подвох в этом вопросе.

— Не хочу.

— Это точно, не хочешь. Поэтому и бедный, что богатым быть не хочешь.

— Я, в принципе, не против стать богатым, — осторожно сказал Дима, — вот только…

— Вот только делать для этого ничего не хочешь. Ну-ну, не дергайся, знаешь же, что правда. На самом деле, мало кто действительно хочет стать богатым. А знаешь почему?

— И почему же? — с нескрываемым скепсисом спросил Лукшин.

Корвач криво усмехнулся. Подмигнул Диме.

— Богатых все ненавидят. Каждые девяносто девять человек во всем мире ненавидят первого; первого, который ездит на дорогой тачке, живет в доме у моря, имеет дорогих телок и плевать хотел на всех тех, кто его ненавидит. Те девяносто девять понимают, что этому — первому — насрать на них, и это бесит их еще больше. Вот такой вот придет, какой-нибудь тридцать шестой или там семьдесят пятый — придет с работы, пристроит пузо перед телевизором, и давай пыриться в экран на этих — первых — и ненавидит, ненавидит. И счастье ему, если в новостях расскажут, как какая-нибудь певица покончила с собой, прыгнув из окна своего пентхауса. Или как бандюки коммерса пришили. Крупно покажут лужу крови, мелькнет в кадре скорченное тело, покажут с разных ракурсов дырки в лобовом стекле «Мерса». Такого «Мерса», о котором этот пузатый и мечтать боится. И почешет он свое пузо, погреет свое самолюбие в текущих из экрана лучах мерзости, подумает самодовольно «ну че, помогли тебе твои мильены?» и пойдет лениво трахать свою толстую жену. Если она ему даст, конечно, что вообще-то сильно под вопросом. Ну как после такого богатым становиться? Страшно! Он же понимает, что девяносто девять — больше, чем один. Он же знает, он сам такой — только страх и лень сдерживают этих девяносто девятерых, не дают им собраться и перегрызть первому горло. И думает он себе — «если я вдруг начну дергаться, отброшу лень, преодолею страх и вылезу, наконец, из этого болота… а я смогу, я же — ого-го — на самом деле… то… а ну как все остальные тоже преодолеют свои страх и лень, чтобы отобрать у меня все нажитое?».

Корвач заглянул Диме в глаза — страшным злым взглядом затравленного волка и рявкнул:

— Бои-и-ится он! До усрачки боится! Так боится, что даже себе не признается!

Дима вздрогнул и отстранился.

— А ты думал? — Корвач усмехнулся, покачал головой, — наука такая есть, генетика называется, она всё объясняет. Вот вытащили крестьяне помещика в семнадцатом году из постели — грязными вонючими руками, по белым простыням, вытащили, протащили по коридору — мимо распятой на полу воющей жены, мимо убитых детишек — и подвесили на воротах его же имения. И что ты думаешь? Сто лет прошло — все забыто? Как бы не так — научно! Доказано! Что все, кто видел — своим детям этот опыт передадут — не становитесь, детки, богатыми, а то вона что с вами сделают. А те — своим детям. Не на словах, что слова — просто воздуха колебания — генами передадут. Потому-то мало у нас в России — богатых. Генетически это в нас не заложено. Всех богатых в революцию — кого к ногтю, кого в эмиграцию. А те, что остались, такого натерпелись, что и тысячу лет спустя — там пра-пра-пра-и-еще-хрен-знает-сколько-пра-внук раскулаченного купца побоится у трудового, мать его, народа пять копеек одолжить. Гены, брат, такая штука, что против не попрешь, так-то. Вот и вышло, что бедные люди с деньгами в России еще встречаются, хотя их тоже немного, а богатых — совсем нет, можно сказать.

— Не понял, — сказал Дима, хлопнув глазами.

— А че тут непонятного? Богатый человек — он не только деньгами богат, он духом богат. И второе-то поважнее будет. Ведь бедный человек — он себя всегда бедным чувствует, сколько б у него денег не было. Оттого и жадный и вороватый без меры. Тормозни любую тачку, что больше сотни штук бакинских стоит, вытащи хозяина, ствол ему под дых сунь и спроси «знаешь, за что я тебя щас шлепну?!» — он тебе такого понарасскажет — отпустишь его с миром и сам застрелишься, потому как не отмыться иначе от этого дерьма. Бедность — сосуд бездонный — сколько в него денег не влей — не заполнится. Только горлышко расширится. Деньгами бедность лечить — это как спиртовыми настойками — алкоголика, так-то.

Корвач задумался на мгновение, кивнул.

— А еще страшно им, бедным. Они же — бедные, они понимают, что бабло это всё — не ихнее! И что вот-вот придет хозяин, розгами их отдерет и выгонит взашей в одних портках. Потому сидят они как на иголках, и деньги все — по оффшорам да по брюликам в швейцарских банках, а имущество все — на жену да на маман немощную записано. А сам он — гол как сокол — ест не досыта, спит без просыпа… тоись недосыпает. И чуть шорох — фьють — нет его. Сидит где-нибудь под пальмой — уже и имя сменил, и пластическую операцию сделал — сидит и дальше боится — а ну как найдут? А кого боится-то? Да самого себя — того, прежнего, который, покупая в ларьке пачку «Примы», люто ненавидел тех, у кого хватает бабок на «Данхилл».

Дима скептически усмехнулся:

— Какую-то вы очень однобокую и мрачную картину построили. Ну, не знаю, какие-нибудь представители люмпен-пролетариата, может, так и рассуждают. Уверяю вас, большинство людей мыслит по-другому. Ну зачем успешному, пусть не преуспевающему, но вполне небедному, скажем, менеджеру среднего звена — ненавидеть олигархов? Из зависти?

Дима был на сто, даже на сто пятьдесят процентов уверен, что злой, циничный и недалекий Корвач скажет: «да, из зависти» — и подготовил в ответ сокрушительный набор аргументов. Но Корвач криво ухмыльнулся и помотал головой:

— Не-а. Не из зависти. Вот как раз алкаш, тот самый «люмпен-пролетариат» ненавидит богатых из зависти. Он понимает, что у него элементарно мозгов не хватает подняться на этот уровень и ему остается только завидовать. А твой «менеджер среднего звена» не от зависти ненавидит, не-ет. Он ненавидит их так, как своего коллегу, которому одному дали премию за оригинальную идею, хотя обсуждали они эту идею всем отделом. Как оступившийся на крутом повороте бегун ненавидит всех тех, кто пробежал быстрее его, потому что на этом повороте не ошибся. Как любой ненавидит тех, кто был ему ровней, но — не остался на одной ступеньке с ним, а поднялся выше. Скажи, ты любишь читать биографии всяких великих людей?