Александру Громов - Тайна утренней зари

Действительно, среди различных фотоприборов, пленок и реактивов из богатого арсенала фотолюбителя Силантьева нашелся и негатив фотоснимка с картины художника Герасименко «Покоренный океан». Но полковник не торопится признать эту находку доказательством невиновности главного конструктора. После того, как Силантьева выводят из кабинета, офицеры государственной безопасности продолжают тщательно исследовать вещи, найденные на его квартире.

— Сразу видно, что имеешь дело со старомодным человеком… Существует столько аппаратов с моментальным проявлением, а он держит у себя дома целый магазин химикатов. И какой неиссякаемый запас фотобумаги! Здесь должно быть несколько тысяч листов, не так ли, товарищ капитан?

— Да, не менее шести тысяч, — соглашается капитан Ерохин, бросая беглый взгляд на гору бумаги на столе. — Что же ты думаешь с ней делать, Радомский?

Его помощник — молодой лейтенант отвечает без запинки:

— Пакеты, правда, кажутся новыми. Все же не мешает вскрыть их и убедиться, не спрятано ли там внутри чего-нибудь.

Считая, что отгадал мысль своего начальника и довольный собственной сообразительностью, лейтенант ловко вскрывает один из пакетов.

— Стой!

Голос Ерохина звучит строго и властно, рука опускается на плечо лейтенанта.

— А если то, что мы ищем, спрятано не между листами, а на одном из них? Можно просматривать любые бумаги, но фотобумагу необходимо проявлять.

Томительно долго тянется время в фотолаборатории при красном свете. Один за другими погружаются листы бумаги в проявитель. Капитан, организовал эту работу, как говорит Радомский, «в широких масштабах», — налил проявитель во множество ванночек, расставленных и на столе и на полу. Одна, две, три тысячи проявленных листов… Ничего. Неужели вся работа окажется бесцельной? Бросить? Нет, нет, нужно продолжать до последнего листа.

Еще тысяча, тысяча пятьсот, две тысячи… И снова никакого результата. Но проходит еще полчаса, и на столе полковника появляется фотография какой-то схемы со множеством формул…

— Итак, комедия окончена, Силантьев! — резко говорит полковник. — Теперь нам ясно, что вас интересовали не только произведения искусства. Вот формулы нового сплава для дюз атомного двигателя, над которым начало работу специальное бюро. Снимок вы сделали вчера, во время посещения бюро.

Прижатый к стенке шпион не в состоянии вымолвить ни слова.

— Само собой разумеется, вмонтированный в оправу очков фотоаппарат не бог весть какая для нас новость, — продолжает полковник. — И мы знаем толк в подобных штуках. Поглядите-ка на эту интересную фотографию. Узнаете себя, Силантьев? Вы наклонились над столом главного инженера Пивоварова, разглядывая формулы, и поправляете очки. Вы, конечно, не догадывались, что в тот момент, когда вы снимали этот документ, столь необходимый некой иностранной фирме, вас самого засняли на пленку…

Перед лицом бесспорных доказательств Силантьев вынужден во всем признаться. Во время войны он остался на оккупированной территории и был завербован германской разведкой. Ему присвоили секретный номер «агент Ф-117», но, к удивлению, так и не дали ни одного поручения. Таким образом до самого освобождения района, где находился Силантьев, он не был ничем скомпрометирован. Казалось, о нем забыли. Но однажды появился журналист Райти и, упомянув про фотообъектив «Ф-117», установил с ним связь.

— В первый момент я пытался отрицать, отказываться… Верьте мне, я даже хотел вызвать по радиотелефону соответствующие власти и поставить их в известность о деятельности Райти, — оправдывался Силантьев. — Но Райти показал мне фотокопию заявления, подписанного мною много лет назад для германской разведки, и пригрозил немедленно выдать меня. Я испугался и смолчал… Райти поручил мне сфотографировать все новинки в области усовершенствования дюз. Тогда же он вручил мне очки с микрофотоаппаратом, вмонтированным в оправу, а также пятнадцатикопеечную монету, изготовленную таким образом, что внутри ее можно спрятать микропленку. Остальное вам известно…

— Да, мы и в самом деле знаем больше, нежели вы предполагаете, Силантьев. Мы знаем, например, что вы не всегда отказывались от услуг радиотелефона, как сделали это тогда, когда должны были известить нас о подлинной цели визита Райти. Я имею в виду ваш разговор с агентом, посланным к вам для связи. Вы сказали ему: «В ресторане „Астра“ в половине девятого вечера», что на самом деле означало: «Завтра в половине девятого утра на станции „Маяковская“.»

Силантьев заскрежетал зубами.

— Вижу, что скрывать больше нечего, — прошептал он.

Затем шпион подтвердил, что в «Астру» он решил пойти, чтобы отклонить подозрения, в случае если бы кто-нибудь услышал его радиотелефонный разговор.

— Иначе говоря, дабы не получилось так же, как со спортивными состязаниями, — продолжил за Силантьева полковник. — Напрасно вы пытаетесь нас запутать! Имейте в виду: мы оба можем одинаково подробно рассказать, каким образом вашим сообщникам удалось с помощью гамма-лучей наложить лапу на формулу нового типа сплава для оболочки ракеты. Советую вам сделать это самому.

Приоткрыв тонкие, без единой кровинки губы, Силантьев тяжело пополз со стула. Рухнула последняя его надежда.

На следующий день полковник государственной безопасности сообщал Некрасову о результатах следствия:

— Свое первое посещение спецбюро Силантьев предпринял с целью заставить Пивоварова вынуть формулы сплава для оболочки ракеты из сейфа, который не пропускает электромагнитных волн. В то время как бумаги, извлеченные из сейфа, находились на столе Пивоварова, агенты компании, предупрежденные Силантьевым по радиотелефону, кружились над специальным бюро на вертолете, на котором был аппарат, излучающий гамма-лучи…

— И с помощью этих лучей запечатлели формулы на чувствительной пластинке, — прервал полковника Некрасов, резко поднимаясь со стула.

— Да. К тому же они заранее рассчитали расстояние между аппаратом и объектом съемки и знали состав туши, которой были записаны формулы.

Взгляд Некрасова помрачнел, лицо приняло землистый оттенок.

— При других обстоятельствах я от всей души поздравил бы изобретателя подобного аппарата, — произнес директор института. — Хотя возможность использования отражательных способностей гамма-лучей исследуется давно, фотографирование на таких расстояниях считалось до сих пор невозможным. Но когда подумаешь, для какой цели был использован этот аппарат в первый раз…

— В первый раз и в последний раз, Николай Александрович! Когда на очередь стал вопрос о дюзах, шпионы решили изменить свою тактику. Догадываясь о наших подозрениях и следовательно ожидая предупредительных мер с нашей стороны, они воспользовались микрофотоаппаратом — но, как вы знаете, неудачно. Здесь я должен посвятить вас в одну тайну. После того, как вы попросили нашей помощи, нам удалось сфотографировать Силантьева, когда он находился в спецбюро. Этим мы подготовили шпиону не очень приятный сюрприз… Не забудьте, однако, мы тогда обосновывались только на предположениях, у нас не было еще улик против Силантьева. Он же всеми средствами стремился запутать свои следы и навлечь подозрение на Летягина. Силантьев не случайно избрал для условного разговора название ресторана «Астра», — негодяй отлично знал, что Летягин часто обедает в этом ресторане, что с ним легко встретиться и такая встреча заставит нас подумать, будто Летягин является его сообщником. Ведь с Летягиным у Силантьева были личные счеты: подобного типа люди никому не прощают своих поражений на научной почве… Вернемся, однако, к нашему разговору. Первым доказательством против Силантьева была микропленка из монеты, брошенной в автомат. Монета должна была попасть в руки агента фирмы, шедшего следом за Силантьевым, но агента опередил работник госбезопасности. Шпиону удалось выхватить монету, засветить пленку и тем самым свести к нулю это доказательство. Ибо негатив не удалось восстановить ни одним из известных способов. Должен признаться: обыск в квартире Силантьева мог не дать никаких результатов, если бы Силантьев не пал жертвой своего же плана. Надеясь воспользоваться украденными формулами еще и для личных целей, он перепечатал негатив на лист фотобумаги, который спрятал в одном из пакетов. Он вскорости собирался ехать за границу и выдать там это открытие за свое. Собственная жадность нанесла ему последний удар.