Джон Шерилл - Брат Андрей, Божий контрабандист

Единственной проблемой стали мешки с одеждой. По всей Голландии, во всех церквах я говорил людям о том, что беженцы нуждаются в одежде, и давал свой адрес, чтобы люди присылали туда вещи. Но я не подозревал, что будет столько посылок! Они шли почтой, поездами, грузовиками, заполняя весь дом, и мы уже не знали, где все это хранить. В тот первый год мы получили восемь тонн одежды. Мартье была замужем и жила в семье мужа, но у Ари и Гелтье родился второй ребенок, а Корнелиус со своей женой ютились на чердаке. Кроме нашей комнаты, места для одежды во всем доме не было. Нам с Корри приходилось буквально переползать через эти тюки каждый раз, когда мы хотели войти или выйти из комнаты.

Но самое страшное, что большая часть одежды была нестиранной. Мы перестирали самые грязные вещи в тазике на заднем дворе, а остальное чистили щеткой, но в нашей комнате все равно постоянно водились блохи.

Другой проблемой стала транспортировка такого количества груза. Каждый раз, когда я уезжал в лагерь, я заполнял машину до отказа, но, несмотря на все свои достоинства, "Фольксваген" не был грузовиком.

Я очень хотел поехать в лагерь вместе с Корри, чтобы она сама увидела обстановку и узнала людей, для которых старалась и паковала вещи. Я мечтал, чтобы она ездила туда регулярно, потому что знал, что значит медсестра в таких местах. Поэтому той же осенью мы заполнили заднее сиденье машины до потолка свитерами, куртками и обувью и отправились в лагеря в Западном Берлине.

Мы разгрузили первую партию одежды у бункера Фихтера. Это были старые военные бараки, построенные полукругом. Во время войны они использовались нацистами, а теперь были превращены в "дома" для беженцев. Там Корри впервые увидела грязь и убожество лагерей, и в тот вечер она не смогла есть.

Я специально оставил лагерь Фольксмарштрассе на следующий день, потому что он был еще хуже. В старых фабричных постройках жило приблизительно пять тысяч человек. Условия были настолько ужасающими, что девушки продавали свое тело за пятьдесят пфеннигов - это около пятнадцати центов. Когда мы несли мешки с одеждой в распределительный центр, из окон высовывались подростки и забрасывали нас пищевыми отходами.

"Не сердись на них, - сказал я Корри, счищая с нее гнилые листья салата, им больше нечего делать здесь, кроме как придумывать всякие гадости".

Но самым печальным зрелищем для меня был лагерь им. А. Ж. Дюнана. Мы с Корри отправились туда в последнюю очередь. В этом лагере, названном в честь основателя Красного Креста, находилось много бывших специалистов, особенно учителей. Этот лагерь был печально известен не только тем, что тут было физически тяжелее, но и потому, что люди здесь пытались сохранить свои традиции, а это делало неминуемые разочарования еще более болезненными.

В тот день я вышел из офиса начальника лагеря и увидел, что Корри беседует с седовласой немкой из Восточной Германии по имени Генриетта. Что-то в ее манерах напоминало мне мисс Мекле. Мы нашли тихий уголок и просидели там целый час. Генриетта рассказала, что она была учительницей тринадцати-, четырнадцатилетних ребят в Саксонии, и в этом была вся ее проблема.

"Если бы я учила пяти- или шестилеток, я бы могла закрыть на это глаза, сказала она, - но нет, мои ученики были как раз в том возрасте, когда дети принимают участие в празднике "Jugend Weihe", т. е. "Посвящение молодежи"".

"Посвящение молодежи?"

"Да. Видите ли, - сказала Гериетта, - я лютеранка. В нашей церкви конфирмация - великое событие в жизни ребенка, может быть, самый большой праздник. В этот день ему дарят подарки, произносят поздравительные речи, он обретает новые права, как, например, право носить длинные брюки для мальчиков. Но прежде всего это религиозный день. Это обряд исповедания веры".

Затем Генриетта рассказала о празднике "Jugend Weihe" - празднике посвящения молодежи. Я сразу понял, что это очень умная атака против Церкви. Правительство заменило этой церемонией христианскую конфирмацию.

"Во время этого действа молодежь приносит клятвы не Богу, а государству, сказала Генриетта, - и государство очень большое значение придает торжественности и нерушимости этих обещаний. Учителя должны были готовить молодежь к этой церемонии в течение года".

Прежде чем Генриетта объяснила, чем это кончилось для нее, я догадался: "И вы отказались".

"И я отказалась".

"Но это же очень смелый поступок".

Генриетта засмеялась. "Нет, - сказала она, - я вовсе не смелая. Я была обыкновенной учительницей предпенсионного возраста. Я не мученица. Но я просто не могла заставить себя учить этих чудесных ребятишек тому, что государство есть Бог".

Предполагалось, что все сто процентов молодых людей будут присягать на верность государству во время этой ложной конфирмации. Из класса Генриетты принесли присягу только тридцать процентов.

Она сказала, что сначала на нее давили не очень сильно. Партийные руководители наносили ей дружественные визиты примерно раз в неделю. Естественно, предполагалось, что все учителя будут делать все возможное, чтобы всех своих учеников привести к присяге. Они были уверены, что на следующий год все изменится.

Но и через год ее отношение к этому осталось прежним. "И тогда на меня начали давить по-настоящему", - сказала Генриетта. Еженедельные визиты превратились в еженощные. Каждый раз к ней приходили разные люди - неделя за неделей. Снова и снова мы говорили об одном и том же. Где моя преданность? Понимаю ли я, что меня могут обвинить в препятствии прогрессу? Это было серьезное преступление в Народной республике.

Ночь за ночью они задерживались в ее квартире допоздна, нервируя и запугивая до тех пор, пока она не потеряла сон. Характер Генриетты стал портиться. Страдала работа. Тем временем давление начали оказывать и на детей, и они стали спрашивать, почему их не готовят к посвящению, как всех.

"Итак, как видите, - сказала Генриетта, и теперь она уже плакала, - я бежала. Я не могла вынести этого. Вот почему, - она махнула рукой в сторону лагеря, как бы включая сюда всех учителей, которые бежали, как и она, - нельзя считать меня смелой. Может быть, мы только начали становиться смелыми, но мы сдались. Мы все".

Поговорив с Генриеттой и другими беженцами, я постепенно представил себе картину жизни Церкви в целом при коммунистах. В своем представлении я нарисовал внешний круг - те страны, где, судя по моему собственному опыту и сообщениям других, была некоторая степень религиозной свободы: Польша, Чехословакия, Югославия, Венгрия и Восточная Германия. Но помимо этого внешнего кольца, по словам тех, кто бежал, существовал еще внутренний круг, где атаки против Церкви были действительно сильными: Румыния, Болгария, Албания и Россия.