Феликс Дымов - Санаторий

Вдруг Варгин совсем от жалости затрепетал: посреди каменного хлама появилась Кэтрин, мечется из стороны в сторону, руку у сердца держит, головой качает. “Сам он виноват, — говорит который с шишкой, — все точно описал, нелинейные эффекты учел, на машине просчитал. И то правда, как жили? Во мраке. Куда шли, чего хотели? Не понимали, глупенькие, сами себе врагами были, правда, ничего об этом не знали. Спасибо ему, такую хорошую философию сотворил — до сих пор никто разобраться не может, как она работает. А ведь худо-бедно работает”.

Варгин незаметно для себя вскарабкался на очередную вершину и побежал, покачиваясь, по гребню. Сейчас он почувствовал жжение в правом плече. Посмотрел — пулевая рана. По-видимому, он потерял много крови, отчего кружилась голова. Преследователи замешкались где-то внизу. Гребень каким-то непонятным образом переходил в долину, а та простиралась до самого подножия высокой сверкающей двугорбой вершины. На перевале, между вершинами, он заметил мачту. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Снова затенькало в висках. Явился откуда-то старый Гриол, стал выпрашивать серебряный на квас. Варгин запустил руку в карман, загреб мелочь и швырнул ее куда-то в сторону. Потом резко навалились благодушие и радость: вдали он увидел уходящий вверх по серпантину серебристый рефрижератор.

Как только он расслабился, возник Унитер. Он гоготал, прыгал на месте, размахивая рубашкой Хлыща. К удивлению Варгина, рубашка была совершенно целой. Унитер заорал: “Я же специалист по морским узлам, ин-тел-л-лигенция!” Коридорный весь задрожал и начал постепенно раздваиваться, а точнее, удваиваться. Вскоре возникли два Унитера, но они никак не могли отлепиться друг от друга, что-то мешало. Варгин пригляделся — двойники срослись посредством одного общего бокового кармана. “Да пусти же, — кричал истинный Унитер своему новоявленному братцу, — развели здесь демагогов, таким палец в рот не клади, такие с пальцем и карман норовят оттяпать”. Второй же был настроен совершенно по-приятельски. Он стал предлагать поговорить на общие темы, поспорить о пользе стерилизации подрастающего поколения, об отсутствии критики и самокритики и, наконец, об использовании энергии ветра в мирных целях. Он стал оспаривать тезис о единогосударствии Санатория. Говорил, что будь в Южном полушарии еще одна какая-нибудь, хотя бы и второсортная страна, туго пришлось бы новоявленным эпигонам. Он так и сказал — эпигонам — без всякого продолжения. Варгину был не по душе весь этот треп. И без него было тяжело бежать. Двугорбая гора медленно приближалась. Он с надеждой думал о перевале. Главное — уйти за перевал. Там должно быть все иначе, туда ушел рефрижератор. Но двое Уинтеров не отставали. Праунитер начал сильно дергать сросшийся пиджак, и в конце концов раздался дикий треск, после чего выяснилось, что карман вместе с куском подкладки перешел к новенькому. Новенький засмеялся и заорал: “Хороши бы мы были, найдись еще одна страна, да еще во главе с какими-нибудь консерваторами. Хотя, с другой стороны, мы бы смогли выполнить шестилетний план по туризму”. Здесь выяснилось, что этот новенький вовсе никакой не Унитер, а собственной персоной министр от туризма Альферд Глоб. “Не пора ли, — кричал Глоб, — объявить какой-нибудь месячник, например, месячник благоденствия? Хоть месячишку, а поживем!” Унитер на это сделал страшные глаза и предал того анафеме посредством удара в челюсть.

Варгин встряхнул головой — видения исчезли. Сейчас же у подножия горы он разглядел еще одну мачту, похожую на ту, которая стояла вверху на перевале. Канатная дорога”, — мелькнуло в его мозгу. Он оглянулся — преследователи только выбирались на гребень. Варгин побежал вперед, мечтая только об одном: скорее уйти за перевал.

Загудела земля под ногами. Свалился сраженный кулаком Унитера министр. “Я тебе покажу месячник!” — сказал Унитер. К министру подбежала горничная Лиза, почему-то в белом халате и в белой шапочке с красным крестом. Достала из сумочки бинт и начала перевязывать Глобу окровавленную челюсть. Она плакала и причитала, а министр бесшумно, словно огромная рыба, сошедшая с картины, открывал и закрывал рот. Унитер на это махнул рукой и обернулся к Варгину: “Все отлажено и работает, — сказал он. — Рукопись прочли?” Варгин вспомнил рукопись статьи Ремо. “Все исследовал, все посчитал, — продолжал Унитер, — ответ получил — ужаснулся. В журналы не стал посылать, тесемкой обвязал и спрятал. Испугался плодов своего труда, решил, что не пришло время обнародовать. А ведь на Нобелевскую тянет, а? Миллион в чистой валюте получить мог. Ан нет, не захотел хлебов, совесть проснулась, когда сам в учение свое поверил. Ведь до того не верил, потому и не боялся. Думал, так, побесятся, поэкспериментируют и, глядишь, обратно на старую проторенную дорожку и встанут. Ну что нам, если кого не досчитаемся? Наука требует жертв. Хотя, конечно, тут не про “кого-то” речь пошла, тут пальцев у всего Санаториума не хватит, чтобы всех пересчитать, кого в расход пришлось пустить. Но никак не ожидал он, что в ответе получится такая дрянь. Неприятно даже говорить об этом, до того все устойчиво оказалось. На вечные времена теперь. Теперь на скрижалях напишут, что пришел гений Ремо Гвалта, удумал счастье установить навсегда и, помимо сего, росчерком пера одним даже постулаты свои взял и доказал. Живи, народ, и радуйся, ничем порядок вещей не изменить. Счастье обеспечено. А скорее всего, не то напишут на скрижалях. Нету никакого Ремо Гвалты, философа, чудака, а напишут имя прагматика с бычьим лбом, егойного сродственника, Феликса Жижина”.

Варгин улыбнулся. Совсем близко была гора. Он вспомнил статью и одну деталь, так сильно поразившую его. Он рассмеялся. Он мысленно перечитывал строчки, всматривался в таинственные закорючки. Он видел, как дрожали руки у Ремо, еще до конца не осознавшего весь ужас своего открытия. Наполовину он уже понял весь фатализм происходящего. Другую половину он прочувствовал потом, когда шел домой прятать рукопись. Ремо доказал для себя полную необратимость нетривиального прогресса. Схема оказалась поразительно устойчивой. И все же он начал борьбу с ней. Не надеясь почти ни на что. Тогда, в отеле, читая рукопись, Варгин заметил ошибку в его расчетах. И сейчас, убегая от погони, выбиваясь из последних сил, обжигая ноги об острые камни и желая только одного — уйти наконец за перевал, — он безумно радовался несовершенству человеческого мозга, способного хоть изредка ошибаться, лишая надежды на победу тех, кто хотел бы воплотить в реальность самые изощренные идеи, легкомысленно рожденные чистой игрой ума.