Феликс Дымов - Санаторий

Мы два дня искали. Гати так и не нашли, а Вола нашли. Только он помер уже и здорово, видно, мучился — землю грыз, руками царапал. А на руках ни кожи, ни ногтей… На голове все волосы вылезли… Сам черный, как сажа. Не любил я Вола — здоровенный он был и жадный, все надо мной подсмеивался, дразнил: “Каня-Кан, таракан, уши холодные…”, а тут посмотрел на него, и нехорошо мне стало. Не то, чтобы жалко, хотя и жалко тоже, а как-то совсем нехорошо… Виса тут же стоит, плачет, а Старший ни словечка ему не сказал, поглядел только. Молча так поглядел, внимательно. Ох, не хотел бы я, чтобы на меня так Старший посмотрел.

Хотели мы Вола на могильник отнести, Старший не велел. Прямо на месте мы его камнями прикрыли, а сверху Старший кусок железа положил, чтобы Собаки не добрались. Собаки железного запаха как огня боятся, а крысам камней не перевернуть, слабо.

Последний Дождь прошлым летом был. Но слабый, мелкий, до нас не дошел, над Собачьим Логом выдохся. Наши все перепугались, сразу в Дом кинулись, а оказалось — зря. И хорошо, а то бы опять в темноте сидеть. Обошлось. Но ведь вот что интересно — Собаки тоже под Дождь не попали. Они всегда убегают, как только тучи подходят или земля трястись собирается. Всей Стаей убегают, далеко куда-то. А потом обратно приходят — целехонькие. Видно, у них тоже кто-то за небом следит.

Нет, похоже, сегодня Дождя не будет. Зря Старый Выха мне с утра твердил: “Гляди, ой, в оба гляди, Каня! Кости у меня ломит — быть Дождю!” У него кости, чувствую, чуть не каждый день ломит, а ветер сегодня Северный, и солнце вот-вот зайдет, а Дождь только до захода солнца бывает — это каждый младенец знает.

Северный ветер — он хоть и холодный, но зато безопасный. При нем и Дождя почти не бывает, и Собаки не шастают — сидят в норах в Собачьем Логу, носа наверх не кажут. Страх, как рыжие Северного ветра боятся, смехота!

Одно плохо, понагнал ветер прямо к Дому Серой Цапки. Вон сколько шаров — и не сосчитать! Теперь глаз да глаз, а то зазеваешься — она и хлестанет тебя своими колючками, за десять шагов достанет, а человека еще дальше чует. Попало — беги к Врачу, пусть выковыривает, и чтоб ни одной не пропустить, а то начнет прорастать — все, не жилец…

А ведь осень уже, точно, кончилось лето! И небо тусклое, и трава сухая, и кусты пожухлые, и Цапку, вон, ветер катает, как хочет, взад-вперед… То-то холодно уже, на одном месте не постоишь… Ничего, маленько осталось, наши вон уже к Дому сходятся, и дымком тянет, видать, ужин готовят… Скорей бы, а то в животе сосет, сил нет. Вот сядет солнце, и конец, можно вниз идти… отогреюсь, порубаю — и спать… Завтра надо будет ловушки проверить и хлюста свежего на Дальней Горке побольше надергать — квасить пора… Хотя Старший и сам знает, когда что делать.

Пол в комнате мелко задрожал. Задрожали стены, потолок, душный воздух. Дрожание перерастало в вибрирующий гул, сначала низкий, затем все выше и выше, и наконец в оглушительный, свербящий визг.

— С добрым утром!

Вообще-то мне можно обходиться без будильника, его вполне заменяет межконтинентальный авиарейс в 6.30 утра. Черт бы побрал эти новые самолеты, ревут, как иерихонская труба.

“А может быть, стены Иерихона рухнули оттого, что внутри их слишком много дули в фанфары? Кто это сказал? Какой-то немец. Или поляк…”

Гул все не утихает. Да он что, кружит, что ли? Наверное, опять взлететь не может. В этом году уже трижды самолеты бились. И каждый раз на взлете. Разбежится — и бабах!

Все, улетел. Значит — 6.35. Еще минут пятнадцать — двадцать можно поваляться. Или сделать зарядку. Энергично помахать руками, поприседать, разогреться, растереться… Заряд бодрости на целый день… Поспать бы еще часа три — тоже заряд бодрости.

Так, пора вставать. Даже с закрытыми глазами чувствую — 6.55.

Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи… — запикал будильник, и тут же вспыхнул свет. Теперь — все делать в темпе. Продираю глаза и шлепаю в ванну. Б-р-р! Опять холодная! Надо регулятор менять, а то и простудиться недолго. Ничего, сейчас полотенцем разотремся, опять же вместо зарядки — и на кухню.

Яйцо, творог, бутерброд и кофе… Творог соевый, а кофе, по-моему, из горелых опилок… Служба питания свое дело знает. Невкусно, зато калорийно и безвредно. Интересно, они сами это пробуют?!

Опять пищит будильник. Ого! Надо поспешать. Жую на ходу, влезаю в комбинезон — черт, так вчера застежку и не наладил, ладно, сойдет, ремень потуже затянуть — и к лифту. Дверь захлопывается, слышно, как в квартире загудел уборщик.

Почему-то по утрам в лифте всегда пахнет гретым пластиком. Запах, не то чтобы противный, а какой-то тревожный, неживой. Лифт — старый, ровесник дому — дома эти строились в конце двадцатых, в рамках Национальной программы решения жилищной проблемы.

Приехали. Теперь бегом по тоннелю, впрочем, можно особо не спешить, как раз успеваю — вон уже хвост подземки показался. С ходу р-раз — внутрь, в толпу, животом вперед — и можно ноги подгибать, не упадешь. Спереди, сзади, с боков — плечи, спины, головы… Ни одного лица не видно — капюшоны, капюшоны… Укрылись и спят. И ладно, я тоже капюшончик накину и подремлю. Благо через весь город ехать…

Я в детстве шепелявил, вместо “с” — “ш” говорил. Сколько со мной в школе бились, пока к врачу не отвели. И ничего, помогло. Он меня потом даже скороговоркой обучил говорить: “Спит спокойно старый слон, стоя спать умеет он…” Как насчет слонов, не знаю, кроме как в телевизоре, я их не видел, а вот стоя спать — пожалуйста, сколько угодно. И даже сны вижу.

…Во! То-то я чувствую, в голове что-то сидит. Мне же сегодня всю ночь сон снился. Странный какой-то… Будто сижу я на холме, а кругом — поля, поля… Ни одного дома рядом, земля серая, трава пожухлая, кустики невдалеке растут чахлые, листья на них мелкие, редкие и вроде лиловые. Небо темное, низкое, прямо над головой нависло, а солнце большое, раза в два больше, чем на самом деле, а тепла не чувствуется, и глядеть на него больно. Слева опять кусты, много их, словно лужа лиловая, а справа, на горизонте, не то холмы, не то кучи камней. Черные, как обугленные. И главное, я будто не я, а кто-то другой. И мысли чужие, не мои, и чувства — отчетливые такие: холодно и есть хочется, а уйти нельзя, вроде бы я жду или охраняю чего-то. Одним словом, странный какой-то сон, непонятный. Надо Максу рассказать, он парень башковитый, разберется, что к чему. К чему, к чему, к чему…

Фу, черт! Заснул, что ли? И время незаметно пролетело, через две станции выходить. Хорошо, что у Комбината многие выходят, а то бы — ни за что к двери не протолкаться.

Двери с шипением раздвигаются, и людские волны несут меня от стоянки метро прямо к лифтовой площадке.

Очередь длинная, но движется быстро, благо работают все десять шахт, унося вверх бесконечные вереницы ячеек. Три минуты ожидания, и я вместе с пятеркой молчаливых парней, судя по цвету комбинезонов — из Службы Внутреннего Контроля, плавно поднимаюсь в самые недра Комбината. Поднимаемся молча, говорить не о чем, да с Контролерами особенно не поговоришь, народ это все больше замкнутый и подозрительный. То ли специально таких набирают, то ли работа их такими делает — поищи-ка шпионов и саботажников пять дней в неделю по шести часов в день, — озвереешь!