Александр Беляев - Каменное сердце

— Гастон приехал! Папа! Папа! Дядя Гастон приехал!

Маленькая Ирен ворвалась в кабинет отца.

Леон Шампетье де Риб посмотрел на дочь. Улыбнулся. Но тучка бровей тотчас согнала с лица луч улыбки.

— Хорошо, хорошо! Иди, детка! Я сейчас приду. Дела прежде всего!

— Дядя Гастон Прямо из Парижа, — пролепетала Ирэн и, посмотрев еще раз на брови отца, тихонько вышла из комнаты.

У дверей кабинета отца стоял китаец-управляющий И-Дзю. Безмолвный, неподвижный как статуя.

Покончив с делами и отпустив китайца, Леон Шампетье вошел в столовую.

Там было шумно и весело.

Гастон Гомаре, брат жены, подбрасывал к потолку свою племянницу, приговаривая «Гоп! Гоп!» Высокий, с седеющими волосами, стройный, с ленточкой почетного легиона в петлице. Увидев Леона, он опустил Ирэн на пол.

— Ну, здравствуй плантатор! Какие вы все стали черные! Я не узнаю своей сестры. Рашель положительно стала аннамиткой. Вот только Ирэн могла бы быть смуглее. И легкая, как пух!

Гастон затронул больное место сестры. Рашель Шампетье, такая же высокая и стройная, как брат, начала с волнением жаловаться на то, что у Ирэн совсем нет аппетита. Иногда повар приготовляет по пяти-шести блюд к завтраку, но Ирэн не притрагивается к ним.

— Цыплят не ест. Яиц не ест. На сливки смотреть не хочет. Все это приходится доедать нашим фоксам. Только от бананов не отказывается…

— Наши врачи никуда не годятся. Надо непременно пригласить детского врача из Туэ, — закончила она, обращаясь к мужу.

— Ну да, ну да, — ответил Леон. — Разумеется. Это уже решено. Хотя по-моему Ирэн чувствует себя превосходно. Жива, как ртуть, весела, как молодая белка. — И чтобы поскорее перевести разговор на другую тему, он обратился к гостю.

— Ну а ты, дружище Гастон, серьезно решил заделаться плантатором или приехал только полюбоваться на экзотику? Тигры, слоны, носороги, обезьяны? Все это есть, но признаться, кроме домашней обезьяны да слонов мы здесь не видим экзотики. У нас тут скучная степь — поля, поля. И работа, работа. Как говорится в поте лица. Да вот ты сам увидишь.

После завтрака решили проехаться на автомобиле, осмотреть владения Шампетье.

Синий автомобиль медленно движется по дороге. В авто — семья Шампетье и Гастон. Все в белых костюмах. На головах мужчин — пробковые шлемы. У Рашель и Ирэн — широкополые соломенные шляпы.

Аметистовое небо, как раскаленная чаша, прикрыло землю. На севере синеют горы покрытые лесами. На востоке, вдали зеленые просторы Тонкишского залива кругом рисовые поля, обсаженные шелковичными деревьями Леон смотрит на все с интересом приезжего.

— Нет, ты не говори, в этом все-таки есть экзотика!

— На парижские бульвары не похоже, это верно! — смеясь, отвечает Леон.

Китаец-шофер переключает скорость. Машина взбирается на небольшой холм и, когда достигает вершины, Гастон вскрикивает от удивления. По ту сторону холма открылось странное зрелище.

Два десятка молодых и старых аннамиток в рубищах, едва прикрывающих худое тело, запряженных, как волы, тянут тяжелую телегу, нагруженную рисом. А возле женщин погонщик-китаец с длинным бичом.

— Что это? Спрашивает Гастон, обращаясь к Шампетье. Он видит совершенно спокойные лица. Не только Леон, но и Рашель, и даже маленькая Ирэн не выражает не малейшего удивления. Для них видимо, это слишком знакомая картина.

— Тебя удивляет это? — спрашивает Леон. А между тем дело объясняется просто. Оплата двадцати человеко-дней здесь гораздо ниже, чем расходы по однодневной работе одного буйвола.

— Так это твои вьючные животные? — спрашивает Гастон

И-Дзю, мой управляющий, нанимает их, — отвечает Леон. И поверь, они очень благодарны мне. Если бы они не работали у меня, они умерли бы с голода.

Автомобиль медленно нагонял воз, запряженный женщинами. Погонщик, увидав господ, захотел показать свое усердие. Он начал подстегивать бичом женщин, ударяя их по полуголым спинам. Женщины валились грудью на лямки. Постромки напряглись. Слышалось учащенное хриплое дыхание.

Гастон опасливо посмотрел на племянницу. Но лицо девочки выражало безмятежную веселость.

Внезапно одна женщина с глухим протяжным стоном зашаталась. Надсмотрщик начал стегать ее бичом. Она рванулась в последнем усилии и упала на землю. Изо рта ее хлынула кровь. Надсмотрщик кричал, награждая несчастную пинками. Это было по-видимому слишком и для привычных к подобным картинам Шампетье.

— Посмотри, Ирэн, какая птичка летает. Вон там, у шелковичного дерева! — сказала Рашель, чтобы отвлечь внимание дочери. И приказала шоферу-китайцу ехать быстрее.

А надсмотрщик продолжал кричать на женщину. Она делала судорожные усилия, чтобы встать, и вновь падала на черную лужу крови. Стоявшие в упряжи женщины косились на нее, как испуганные лошади, но молчали — боялись навлечь на себя гнев надсмотрщика.

А китаец, убедившись, что женщине не подняться, грубо приподнял ее, снял лямку, оттолкнул ногой в сторону и крикнул.

— Хо-о!

Колеса заскрипели. Телега двинулась Упавшая женщина Чунь лежала неподвижно у края канавы. Лицо ее посерело. На губах и подбородке запеклась черная кровь. Глаза были безжизненно закрыты. Она походила на труп. И вороны обманутые ее неподвижностью, уже подлетали к ней все ближе и ближе. А высоко в небе над «падалью» кружился ястреб.

Но искра жизни еще не погасла. В затуманенном мозгу пролетали смутные мысли, как ночные птицы в безлунной темноте. Не надо птиц. Не надо мыслей. Их бесшумный полет мешает спать. Уснуть — умереть так приятно…

— Цинь?

Цинь — это мысль. Это образ. Цинь — это маленькая дочь Чунь. Это она зовет. Она напоминает о себе. Надо жить. Надо жить ради нее — Цинь! — и легкая судорога, вспугнувшая ворон, прошла по телу. — Цинь! — и Чунь открыла мутные глаза — Цинь! — и вот Чунь поднимается со стоном. Руки и ноги ее дрожат.

Чунь смотрит на дорогу. За облаком пыли скрылась телега. Далеко. Не дойти! Не возить ей больше телегу!

Последние дни она чувствовала себя совсем слабой, и сердобольные женщины-товарищи по упряжке говорили:

— Ты только впрягись в лямку, да делай вид, что тянешь, а мы вывезем!

Но теперь Чунь и этого не может сделать. Она шатается, не в силах идти. Телега все дальше. Вместе с телегой уходит заработок.

Дома Цинь — голодная, худенькая девочка. Бедный ребенок! И ни горсти риса…

Но ведь Чунь проработала почти весь день. Свалилась на закате солнца. Она пойдет в контору и потребует, чтобы И-Дзю уплатил ей за день.