Евгений Войскунский - Девичьи сны (сборник)

Галя не отвечает. Да что с ней такое? Впала в оцепенение, молчит и молчит. Круглов обнимает ее за плечи, притягивает к себе.

– Галочка, милая, прости меня.

Она молчит. Смотрит на темное море. Но луна такая яркая сегодня, что не скроешь муку в глазах.

– Прости, что не сказал… что бежал… что вообще позволил себе… Галка, я очень перед тобой виноват…

– Тебе не в чем себя винить. – Она разжимает наконец губы. Помолчав, говорит очень тихо: – Ты виноват только в том, что хотел осчастливить человечество, не подумав, а нужно ли это ему.

– Я был уверен, что нужно. И твой отец был уверен. Ступенчатый износ – правильная идея. Если бы не… Впрочем, хватит об этом. В моих тетрадях все подробно написано. Ты отвези их…

– Я сожгу их.

– Галочка, – говорит он после паузы, – я хотел бы, чтобы остался какой-то след… след моей жизни… Но если ты считаешь, что надо все уничтожить… Наверное, ты права. Все тлен, все прах… кроме одного. Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – повторяет она, как горное эхо, и поднимает лицо к небу, полному звезд. – Поцелуй меня.

Круглов целует ее и гладит, как маленькую, по голове.

– А теперь мне пора.

– Что – пора? – Она смотрит на него, широко распахнув глаза. – Юра… сегодня еще восемнадцатое.

– Не могу ждать. Невозможно. – Он сбрасывает с себя одежду, снимает с руки часы. – Пойду. Жизнь вышла из океана. Вот и вернусь в родную стихию.

– Не пущу! – Галя, вскочив, обхватывает его руками. – Не пущу, не пущу, не пущу! – исступленно кричит она.

Круглов гладит ее по голове, по плечам. Теперь он запрокинул лицо вверх, к звездному рою.

Решительно отводит ее руки и входит в воду вслед за откатывающейся, словно приглашающей волной.

Галя, плача, бежит за ним.

– Будь умницей, Галка. – Он поплыл. – Живи долго! – кричит он из воды. – А я хочу доплыть до выхода из бухты.

Стоя на берегу, Галя еще некоторое время видит его голову и руки, мерно появляющиеся в лунном свете. Потом темнота поглощает Круглова. Но еще долго она слышит тихий плеск воды под его руками.

А может, это просто плеск прибоя.

1991–1992

– Знаешь, – сказал однажды Олег, – в детстве у меня был ручной кит.

– Игрушечный, да? – спросила я.

– Да нет, не игрушечный, самый настоящий. Огромный. Я держал его на привязи у причала, но иногда отпускал поплавать.

– И где же твой кит плавал, интересно?

– В Мозамбикском проливе. Там достаточно просторно.

– В каком проливе?

– В Мозамбикском.

Всегда, когда Олег начинал нести околесицу, он напускал на себя такой вид, словно он по меньшей мере кандидат каких-нибудь наук. Но я-то видела, что в его прищуренных глазах притаилась усмешка.

– Трепись! – сказала я.

У нас на испанском отделении иняза Олег Хомяков появился на третьем курсе. До этого он учился в нашем же институте на английском отделении. К нам Олег перевелся, как он объявил, потому, что «на испанском самые красивые девушки». И, подумав немного, добавил, что к тому же его просил о переводе король Хуан Карлос. «К тому же»!

Он был худ и высок ростом. Длиннорукий, немного сутулый, Олег ходил быстро; такое было впечатление, что он всегда куда-то спешил.

В точности такая походка была и у его мамы, директрисы средней школы. Когда я у них появилась, она резковато спросила, за кого я собираюсь голосовать на выборах? Я открыла было рот, чтобы ответить, но Олег меня опередил:

– Оля будет голосовать за Вильгельма Завоевателя.

Мама Олега махнула на него рукой и быстрой походкой ушла в свою комнату, а потом и из дому – сильно хлопнула дверь.

У них была «двушка» на пятом этаже хрущевки. Из окон открывался вид на какой-то сквер, в котором еще не весь снег растаял, и на церковь с колокольней, обнесенной лесами. В сквере что-то дымило – может, там жгли мусор.

Вдруг приблизилась к моим глазам голова Олега – непутевая, с рыжеватым чубом, голова. Его близко посаженные глаза синим огнем вспыхнули.

– Люблю! – прокричал он, обдав меня табачным духом. – Люблю тебя!

Шла весна, дождливая, необычно теплая. Летело, шумело громовыми речами шальное митинговое время. А мы с Олегом были словно в угаре…

Приближались госэкзамены. Вдруг Олег стал где-то пропадать, не приходил на занятия в институт, не звонил, не назначал мне свидания в «нашей хате» – пустующей квартире его школьного друга Джамиля Джафарова.

– Где ты ходишь? – спросила я, когда он наконец появился.

– К монархистам хожу, – сказал Олег, дымя сигаретой. – Они приличные люди. Мы, Хомяковы, – все монархисты.

– Трепись! – сказала я. – Ты сам говорил, что не имеешь отношения к тому Хомякову. Славянофилу.

– Que va! – воскликнул он. – Мало ли что я говорил. Оля, сегодня к шести приходи на нашу хату.

Я приехала в начале седьмого туда, на юго-запад, на улицу Двадцати шести Бакинских Комиссаров. Обычно Олег был уже там, открывал дверь и выкрикивал: «Holla, Оля!» Но тут мне открыл Джамиль. Мы были знакомы, раза три я видела его. Джамиль Джафаров учился в МФТИ и жил там, в Долгопрудном, в общаге. В своей однокомнатной московской квартире он бывал редко. Олег мне рассказал, что эту квартиру купил Джамилю отец, важный человек в Баку, зам какого-то министра. А мать у Джамиля была русской, москвичкой. Что-то у них там произошло – наверное, крупная ссора, – она забрала Джамиля и навсегда уехала из Баку в Москву. После развода она вышла замуж за пожилого вдовца, гинеколога, и, кажется, была с ним счастлива.

– Привет, – сказал Джамиль. – Хомячок еще не приехал. Садись, отдыхай.

Он рылся в книгах на этажерке, что-то искал. Но вдруг подсел ко мне на диван, спросил, когда у нас начинаются госы. Он-то уже свалил один, теперь экзамен по физике будет, очень трудный, а потом защита диплома. Я спросила, куда он пойдет работать – по распределению или сам будет устраиваться?

– С распределением теперь неясно, – ответил Джамиль и потеребил свою огромную черную шевелюру. – Меня звали на работу в один «ящик», но там начались какие-то… ну не знаю… Кажется, физики теперь не нужны. Уходят кто куда, клянусь… В Америку двое знакомых уехали.

– Ты тоже уедешь?

Джамиль исподлобья пристально посмотрел на меня.

– Никуда я не уеду. Кофе попьем? Или чай?

Мы перешли в кухню. Джамиль включил электрочайник, достал из шкафчика банку «Nescafe». Бормотало радио – что-то о положении в Чечне. Мне было как-то неловко: сижу пью кофе с малознакомым парнем, а Олег все не идет, черт бы его побрал. Вот допью – и уйду.

Между тем Джамиль рассказывал что-то об Олеге. Я навострила уши.