Павел Амнуэль - Конечная остановка (сборник)

Я должен был понять, чем эта эмуляция отличалась от прочих. Почему здесь я… Чужой? Именно. Я чужой здесь. Если не вспомню себя, то в понедельник, выйдя на работу, не узнаю кого-нибудь из сотрудников. Не пойму намека Яшара на что-то, произошедшее в пятницу, о чем Ира не знала и не могла меня предупредить.

Я должен понять, чем эта эмуляция отличается от прочих. Чем-то важным и достаточно очевидным.

Почему я решил, что отличие должно бросаться в глаза?

Потому, ответил я себе, что мне известно предназначение, и оно не в том, чтобы прожить в этой эмуляции всю оставшуюся жизнь. Да, с Ирой. Но без Женечки. Без ее мужа Кости и без наших внуков.

Я чувствовал, что мне известно наше с Ирой предназначение. Я не мог его вспомнить, как не мог вспомнить свое прошлое в этом мире. Будто буддист, достигший просветления и познавший Истину, но не способный понять, в чем эта Истина состоит. Он принимает ее, он ее чувствует, он точно знает, что познал Истину, позволяющую достичь нирваны, но не может ни сам осознать, ни, тем более, другим объяснить – в чем Истина. Ощущение незнания своего знания – болезненно. Острые иголки пронизывают тело, впиваясь в руки, ноги, спину, голову… Больно смотреть… больно дышать…

Видимо, я потерял сознание, потому что наступил мрак.

Ира сидела у изголовья и дремала. Я лежал под простыней, вытянув руки поверх белой крахмальной поверхности. Повернув голову, увидел, что в палате еще несколько кроватей, на которых лежали больные. Мужчина у окна читал книгу, на соседней кровати кто-то храпел, повернувшись ко мне спиной, я видел лысый затылок и ногу в зеленом носке.

– Ира! – позвал я. Она открыла глаза и попыталась улыбнуться.

– Что это было? – спросил я.

Ира наклонилась и поцеловала меня в губы.

– Все хорошо, – сказала она. – Наверно, от усталости. Нервное перенапряжение.

– Угу, – усмехнулся я.

– В принципе, все у тебя в порядке: кардиограмма нормальная, давление тоже. Сегодня побудешь здесь…

– Где – здесь?

– В Шестой больнице. Это…

Она запнулась, вспомнив, что я могу и не знать.

– Шестая? Между стадионом и Монтина?

– Да, – кивнула Ира, подумав, должно быть, что память ко мне вернулась, и теперь все будет хорошо. Нет, я вспомнил, где была эта больница в настоящей жизни.

– Что-нибудь болит?

У меня ничего не болело, я чувствовал себя прекрасно. Хотелось встать, размяться, взять несколько чистых листов бумаги, ручку, сесть за стол… Я точно знал, что, подумав, сумею написать слова, которые позволят не только понять происходящее, но и выведут на решение, которое мне уже было известно.

Знание было зашифровано в подсознании, а ключом было слово, и слово это содержалось отдельно, не в голове, а в пальцах, которые сами знали, что писать.

– У тебя есть с собой ручка? Листок бумаги? – спросил я, приподнявшись на локте. – И подушку подними повыше, пожалуйста.

Ира молча подняла подушку, я сел удобнее, поправил сползавшую простыню (на мне была серая больничная пижама, я сначала не обратил внимания) и взял карандаш – ручки у Иры не оказалось. Бумаги у нее тоже не было, и она протянула мне салфетку.

Салфетка была плотной и грубой, но все равно грифель почти не оставлял следов. Я писал что-то. Точнее, некто, притаившийся в моем подсознательном, писал что-то моей рукой.

Автоматическое письмо? Никогда не страдал подобным синдромом, никогда прежде у меня не возникало ощущения, будто пишу под чью-то диктовку.

Продолжая писать, я поднял взгляд на Иру. Она, не отрываясь, следила за движениями моей руки, я видел: ей и в голову не приходило, что я пишу не сам.

Карандаш процарапал угол салфетки, выпал из пальцев, Ира подхватила его, когда он катился по простыне.

Я поднес салфетку к глазам. Понять написанное можно было с трудом, и вряд ли еще кто-нибудь, кроме меня, сумел бы разобрать каракули. Я и сам понимал скорее интуитивно:

«Дежа вю. Склейки эмуляций. Перепутанные квантовые состояния. Закон сохранения. Темное вещество – общее для всех эмуляций, поэтому в каждой эмуляции концентрация низка. Оценка – 1095 эмуляций. Конечная остановка перед антиинфляцией и коллапсом».

Каждое слово было понятно. Вместе – нет. То, что ощущение дежа вю становится катализатором перехода от одной эмуляции к другой, я и так понял. То, что темное вещество в эмуляциях отсутствовало – в двух точно, и, видимо, в этой тоже, – было, скорее всего, свойством компьютерного воссоздания реальностей.

Стоп. Все-таки я плохо соображал после приступа. Темное вещество не отсутствовало напрочь. В каждой эмуляции его было так мало, что ни Цвикки, ни те астрофизики, кто после него исследовал скопления галактик, не обнаружили «лишних» масс, невидимых в телескопы.

Десять в девяносто пятой степени. Число реально существующих эмуляций. Девяносто пять нулей после единицы. Невероятно огромное число. Непредставимо огромное. Но было в нем что-то знакомое…

Да! Число частиц в каждой из вселенных, возникших в грозди миров после Большого взрыва. В «Многоликом мироздании» Андрея Линде, книге, которую я читал, когда уже не работал в университете и потому был не очень внимателен… Там это число было. Число частиц в каждой вселенной. Число эмуляций после окончания эволюции мироздания. Совпадение огромных чисел не могло быть случайным. Следовательно…

Ответ от меня ускользал. Я знал его. Знал, что знаю. Знал, что вспомню, пойму, и тогда…

Сделаю то, что является моим предназначением в этой и других эмуляциях.

Мое предназначение, подумал я, быть с Ирой. Прожить с ней жизнь. Да, подумал я, только это не предназначение. Не цель, а средство.

Я протянул Ире салфетку, и она аккуратно, не складывая, положила бумагу в сумочку. Я еще раз поразился удивительному ее умению понимать меня без слов – я ведь не сказал, что салфетку лучше не складывать, иначе сотрется часть записи.

Раскрылась дверь, и в палату ворвался – иного слова не подберу – мужчина в белом халате, высокий, с белозубой улыбкой. Быстрым взглядом он оглядел больных, лежавших и сидевших на своих кроватях. Ира поднялась и уступила стул. Врач сел и спросил у Иры, будто она лучше меня знала, как я себя чувствую:

– Нормально?

– Да, – помедлив, ответила Ира, а я спросил:

– Что со мной было, доктор?

– Асаф Исмаилович мое имя, – представился он. – Переутомление. У вас бывали подобные срывы?

– Я прекрасно себя чувствую, – сказал я, – Хочу домой.

– Еще не готовы кое-какие анализы. Мы вас продержим до понедельника. Все равно сегодня суббота, в выходные не выписывают.

Мне нужны были мои книги, записи, я должен был поговорить с Яшаром хотя бы по телефону.

– Может, я могу поехать домой, а в понедельник утром приехать и все оформить?