Анатолий Бритиков - Дом с привидениями

Питер Юркин сиял. Он не сомневался, что обрадует Лауру.

— Вы даже не подозреваете сами, как важна ваша находка! — воскликнула Лаура. — Я говорю не о ваших философских обобщениях насчет природы жизни. Но на загадку привидений в нашей лаборатории вы бросаете верный свет!

Нужно было привести в систему мысли и наблюдения, потом предлагать решение. Лаура все снова и снова всматривалась в портрет Герда. Теперь ее связывало с этим человеком взаимопонимание: как будто постоянные мысли о нем, молчаливые разговоры с портретом сделали их близкими людьми. Ночами, одна, она беседовала с Гердом, он не отвечал, он не мог отвечать, он был призраком, но она понимала, что он рассказал бы ей, если бы сумел говорить, — ее захлестывало горячее желание помочь этому взбалмошному, доброму, бесконечно несчастному человеку.

“Ты влюбляешься в мужчину, с которым никогда не встречалась и который понятия о тебе не имеет!” — упрекнула она как-то себя. И ответила с вызовом: “Ну и что? И влюбляюсь! Пока не влюбилась, а влюблюсь. Он, этот превратившийся в привидение Герд, вполне стоит, чтобы в него влюбились!”

Ростислав Берроуз изредка бесстрастно осведомлялся, обнаружено ли что новое в шестой лаборатории, а Матвей Чернов каждый день бесцеремонно приставал: давайте, давайте, дорогая Лаура, как там, в “шестерке”, выкладывайте свои новости. От директора она отговаривалась, с заместителем огрызалась. Директор молчаливо вздыхал, заместитель смеялся — ну и штучка их новая сотрудница, такой на язык не попадайся!

Настал день, когда она решила объявить свои выводы и обосновать предложения.

— Приходите в лабораторию, — сказала она Берроузу и Чернову. Обсуждение лучше вести там. Я хочу, чтобы меня слушали не трое, а четверо.

— Кто будет четвертым? — придя в лабораторию, немедленно спросил Чернов: около хроноустановки сидела Лаура, а вокруг нее трое — Берроуз, Чернов и Питер Юркин.

— Четвертым будет, возможно, Герд Семеняка, — спокойно ответила она. — Я говорю “возможно”, а не определенно, ибо не знаю, способен ли он сейчас воспринимать наши речи. Но если такая способность у него есть, хочу воспользоваться ею. Раньше всего посмотрите, как выглядит живая клетка, в которой нарушена одновременность ее составных частей. Открытие сделал Питер, а я предложу вам выводы из его открытия.

— Итак, — продолжала она, — вы сами убедились, что некоторое растяжение времени в живой клетке, превращение времени из точки, называемой “сейчас”, в линию между неким прошлым и неким будущим, вовсе не предрекает ее гибели. Гибель наступает при разрыве, а не при растяжении времени. Зато привычные формы существования трансформируются. Клетка есть, и ее нет, она частично в прошлом, частично в будущем, частично в настоящем. Она превращается в призрак самой себя, в реальное привидение, она становится неким материальным фантомом. Я бы назвала явление, открытое Питером, фантомизированием клетки. И в этом процессе фантомизирования, считаю, нет ни мистики, ни мистификации, он основан на реальных физических основах — и потому физически реален.

Мне кажется, Герд в своих исследованиях открыл фантомизирование, говорила Лаура. — Он был блестящим экспериментатором, созданная им аппаратура свидетельствует об этом. И он был фанатиком науки, романтиком поиска, его безмерно увлекала мысль углубиться в тайны времени так далеко, как еще никто до него. Он поставил опыт на самом себе. Он фантомизировал себя после того, как убедился, что на элементарных клетках процесс фантомизирования проходит надежно.

Берроуз изменил своей обычной бесстрастности:

— Лаура, вы говорите ужасные вещи! Герд не просил разрешения на такие чудовищные эксперименты. И я никогда не дал бы его.

Лаура кивнула.

Герд знал, что разрешения не получит. Он захотел поставить неразрешенный эксперимент. Не он первый, не он последний, кто безрассудно жертвует собой в неутомимой жажде познания. В кабинете уважаемого директора Института Экспериментального Атомного Времени висит прекрасный портрет создателя института академика Чарльза Гриценко. Она позволит себе напомнить, что при жизни Гриценко три его сотрудника, хронофизики Павел Ковальский, Эдуард Барсов и Жанна Зорина, втайне от директора института, провели эксперимент над собой. Эксперимент окончился трагично — Ковальский погиб, Барсов превратился в инвалида. Только после гибели Ковальского узнали, какие опыты ставили эти трое. Строжайший запрет внеплановых исследований стал еще строже, но никто и не подумал отрицать, что научные результаты трагедии были очень высоки: именно тогда узнали, сколь эффективно можно воздействовать на биологическое время такого сложного организма, как человек. Герд Семеняка отлично был осведомлен и о научных результатах опыта трех хронофизиков и о несчастье, какое их постигло. Он не остановился перед возможностью гибели. Жизнь, возможно, показалась ему не столь важна, как те научные результаты, каких можно достигнуть, жертвуя ею. Думает, впрочем, что он не сомневался, что останется жив. И так подготовил процесс, чтобы большой угрозы жизни не представилось.

— Итак, Герд Семеняка фантомизировал себя, — продолжала Лаура. — Он при помощи хроноустановки изменил течение времени в клетках своего организма. Он, вероятней всего, хотел уйти в будущее, а потом, затормозив ход времени в себе, дождаться настоящего, которое равномерно двигалось к будущему. В этом случае он то исчезал бы, то появлялся — носился бы как на качелях между прошлым и будущим. Но задумка не удалась. Опыт Питера показал удивительное явление, оно-то и является ключом к происшествию с Гердом. Питер подал слишком большой потенциал на преобразователи времени, чтобы установить, где время в клетке разрывается. Но время не разорвалось, а растянулось, одни элементы клетки ушли в будущее, другие погрузились в прошлое. Равномерного движения — то назад, то вперед — не получилось. Да Питер и не добивался этого. Питер стремился создать разновременность в клетке, а не просто убыстрить или замедлить время. Но Герд и не думал разгармонировать свое биологическое время, он хотел лишь равномерно изменить его скорость. И создал в себе разновременность!

Именно в этот час, полностью уяснив, в какое впал отчаянное положение, он и написал записку, что запутался в экспериментах и намерен улететь на Землю отдохнуть. Он уже знал, что предстоит исчезнуть из “сейчас” и что его хватятся. Постороннее вмешательство могло страшно осложнить, а не помочь выпутаться из беды, — сообщение, что он на Земле, даст возможность без помех продолжать попытки самоспасения. Вот почему он и просил не отключать лабораторию от энергопитания — это-де погубит биологические растворы. Дело было не в простых биологических растворах, а в том чрезвычайно сложном биологическом объекте, который назывался Гердом Семенякой. Думаю, каждая следующая попытка вернуться в гармоничное время, в наше “сейчас”, лишь усугубляла беду. Разновременность все нарастала, Герда размазывало по разным временам, он был в прошлом, в настоящем, в будущем. И в каждом времени своей разновременности существовал лишь частично, а не целостно, лишь виделся в каждом из своих времен. Так он стал из тела привидением, так реальная жизнь превратилась в жизнь призрачную. Он стал призраком для прошлого, для настоящего, для будущего. А вы, обнаружив какие-то видения, отключили энергопитание и сделали невозможным возвращение к жизни: Герд замер в разновременном, верней, вневременном существовании. Он законсервировался в своем призрачном бытии. Так продолжалось два года, так могло продолжаться и сотню лет. Потом явилась я, было подано энергопитание, призрак ожил и опять продолжались попытки вернуться в свое время. Форсирование генераторов, которое чуть не привело к аварии, — одна из таких отчаянных попыток. Она не удалась. Все, что было под силу призраку, оставалось лишь призрачным усилием.