Роджер Желязны - Имя мне — Легион

Однако я не могу позволить моему знанию действительности повлиять на мои нынешние суждения.

Я вижу три возможности. Первая в том, что самолет ничего не значит, что он мог появиться, если бы кто-нибудь другой стоял там или никого бы не было. Просто прогулка или поиски чего-нибудь еще.

Это может быть и так, но мой инстинкт выживания не может позволить мне принять это. Таким образом, кто-то разыскивает меня. Это либо связано с появлением эпигона, либо нет. Если нет, то большое искушение жизни появляется передо мной, и у меня нет идеи, как начать расплетать переплетенное.

Третья возможность наиболее страшная: существует связь между эпигоном и летчиком. Если дела дошли до того, что задействованы оба агента, тогда я обречена на неудачу. И даже более того, это будет означать, что игра приняла другой, устрашающий характер, который я не принимала во внимание. Это будет означать, что население Земли находится в большей опасности, чем я предполагала, что я единственная, кто знает о ней, и поэтому мой персональный поединок вырастает до глобальных масштабов. Я не могу рисковать, отнеся это сейчас к моей паранойе. Я должна предполагать худшее.

Мои глаза переполнились. Я знаю, каково умирать. Однажды я узнала, каково проигрывать с изяществом и отрешенностью. Я не могу больше позволить себе такое роскошество. Если у меня и были какие-то скрытые мысли, теперь я изгоняю их. Мое оружие хрупко, но я должна владеть им. Если боги спустятся с Фудзи и скажут мне: «Дочь, мы хотим, чтобы ты прекратила все это», я должна продолжить это до конца, хотя бы мне грозили вечные муки ада. Никогда прежде я не осознавала так силу судьбы.

Я медленно опускаюсь на колени. Ведь я должна победить бога.

Отныне я плачу не о себе.

Токио. Гиндза и неразбериха. Движение и грязь. Шум, краски и лица, лица, лица. Когда-то я любила подобные сцены, но я не была в городе уже очень давно. И возвращение в город, такой, как этот, обессиливает, почти парализует.

Старый Эдо на картине совсем не тот, и я пользуюсь случаем прийти сюда, хотя осторожность угнетает каждое мое движение.

Трудно найти подходящий мост, чтобы увидеть Фудзи под тем углом, под которым она изображена на картине. Вода не того цвета, и я закрываю нос от запаха. Этот мост — не тот мост. Здесь нет мирного рыбака. И зеленщик ушел. Хокусай смотрит, как и я, на Фудзи под металлическим пролетом. Его мост был грациозной радугой из дерева, произведением ушедших дней.

Что-то останавливающее и мечтательное есть во всех мостах. Харт Крейн находил в них поэзию. «Арфа и алтарь, переплавленные в неистовстве…»

И мост Ницше — человечность, простирающаяся до идеи сверхчеловека…

Нет. Мне этот мост не нравится. Лучше было бы не смотреть на него. Пусть это будет мой pons asinorum.

Легким движением головы я уточняю перспективу. Теперь кажется, что Фудзи поддерживает мост и без ее поддержки он может быть разрушен, как Бифрост, чтобы удержать демонов прошлого от нападения на наш теперешний Асгард — или, может быть, демонов будущего от штурма нашего древнего Асгарда.

Я снова двигаю головой. Фудзи опускается. Мост остается целым. Тень и материя.

Задние огни грузовика заставляют меня вздрогнуть. Я только что приехала и чувствую, что была здесь слишком долго. Фудзи кажется слишком далекой, а я слишком незащищенной. Я должна вернуться.

Что это, урок или только прощание?

Урок, ибо душа конфликта висит у меня перед глазами: я не хочу, чтобы меня тащили через мост Ницше.

Приди, Хокусай, покажи мне другой вид Фудзи.

Туманная, таинственная Фудзи над водой. Чистейший воздух входит в мои ноздри. Здесь есть даже рыбак почти на том месте, где он должен быть, хотя его поза менее драматична, чем на оригинале, а одежда более современна.

По пути сюда я посетила маленький храм, окруженный каменной стеной. Он посвящен Каннон, богине милосердия и прощения, утешительнице во времена страха и скорби. Я вошла. Я любила ее, когда была девочкой, пока не узнала, что на самом деле это мужчина. Тогда я почувствовала себя обманутой, почти преданной. В Китае ее звали Гуаньинь, и там она тоже была утешительницей, но пришла она из Индии, где была бодхисаттвой по имени Авалокитесвара, мужчиной — «Господином, Который Взирает с Состраданием». В Тибете он был Чен-ре-ци — «Он с Сострадательными Глазами» — тот, кто регулярно перевоплощается как далай-лама. Я не верила во все эти чудеса с перевоплощением, и Каннон потеряла для меня часть своего очарования после того, как я получила эти поверхностные знания по истории и антропологии. Но я вошла. Мы мысленно возвращаемся в обстановку детства во времена тревог. Я провела там некоторое время, и ребенок внутри меня танцевал, затем все прошло.

Я наблюдала за рыбаком на этих волнах, маленьких копиях большой волны Хокусая, которая для меня всегда символизировала смерть. Маленькие смерти сворачиваются вокруг него, мужчина тащит серебряную сеть. Я вспоминаю сказку из «Тысячи и одной ночи» и другую — американских индейцев. Я могла бы увидеть христианскую символику или архетип Юнга. Но я помню, как Эрнст Хемингуэй сказал Бернарду Беренсону, что секрет величайших произведений в том, что в них нет символизма. Море есть море, старик есть старик, мальчик — это мальчик, марлин — это марлин и акула такая же, как и остальные. Люди домысливают все сами, заглядывая за поверхность, всегда ищут большего. Для меня это, по крайней мере, непонятно. Я провела детство в Японии, отрочество в Соединенных Штатах. Во мне есть часть, которая любит видеть намеки и соприкасаться с тайной. Но американская часть никогда ничему не доверяет и всегда ищет материальный источник.

В целом я должна сказать, что лучше не доверять, хотя перед тем, как перестановка причин, которой я предаюсь, переполнит мой разум, следует наметить какие-то линии интерпретации. Я все та же, не отказываюсь от этого качества характера, которое хорошо служило мне в прошлом. Это не противоречит точке зрения Хемингуэя, так же как и моей, ибо ни одна не претендует на полную истину. Однако в моей теперешней ситуации, я уверена, моя дает больший потенциал для выживания, так как я имею дело не только с «вещами», но и с отмеченными временем Державами и Княжествами. Я хотела бы, чтобы это было не так и эпигон был бы простым артефактом, сродни шаровой молнии, которую изучал Тесла. Но за всем этим что-то стоит, вне всякого сомнения, так как у желтого самолета был пилот.

Рыбак видит меня и машет рукой. Я машу в ответ с удовольствием.

Меня удивляет готовность, с которой я воспринимаю это ощущение. Я чувствую, что это должно быть связано с общим состоянием моего здоровья. Свежий воздух и путешествие пешком, по-видимому, укрепили меня. Мои чувства стали острее, аппетит лучше. Я потеряла в весе, но приобрела мускулы. Я не пользовалась лекарствами несколько дней.