Роджер Желязны - Имя мне — Легион

Я поспешила к третьему мужчине и опустилась на колени, тяжело дыша. Я заметила его золотую серьгу во время схватки со вторым монахом.

— Борис. — Я взяла его руку. — Почему ты здесь?

— Я сказал тебе, у меня есть несколько свободных дней, чтобы помочь тебе, — сказал он. Кровь стекала из уголка его рта. — Нашел тебя. Фотографировал… И смотри… Я тебе пригодился.

— Прости меня. Ты лучше, чем я думала.

Он сжал мою руку.

— Я говорил тебе, что ты мне нравишься, Марьюшка. Жаль, что у нас было так мало времени…

Я наклонилась и поцеловала его, ощутив кровь на губах. Его рука разжалась. Я никогда не могла вовремя оценить человека.

Я поднялась. Он остался лежать на мокром асфальте. Я ничего не могу сделать для него. Я иду в храм.

У входа темно, но внутри достаточно света от свечей. Я никого не вижу. Не думаю, что кто-то должен быть здесь. Только эти два монаха, которые должны были притащить меня к терминалу. Я иду по направлению к свету.

Дождь шуршит по крыше. За светильниками — несколько маленьких комнат, справа и слева.

Наконец я нахожу то, что искала. Во второй комнате. Даже не переступая порога, по ионизации чувствую, что Кит где-то здесь.

Я прислоняю посох к стене и подхожу ближе. Кладу руки на тихо жужжащий терминал.

— Кит, — говорю я, — я пришла.

Передо мной нет эпигонов, но я чувствую его присутствие, и мне кажется, что он говорит, как в ту ночь, очень давно, когда я сидела в кресле с надетым шлемом.

— Я знал, что ты будешь здесь сегодня.

— И я тоже, — отвечаю я.

— Все твои дела сделаны?

— Большинство из них.

— Сегодня ты готова соединиться со мной?

— Да.

Снова я чувствую это движение, почти сексуальное, когда он перетекает в меня. В этот момент он мог бы выиграть.

«Татеме» — это то, что вы показываете другим. «Хон-не» — это ваше действительное намерение. Следуя предостережению Мусаси в «Книге Вод», я стараюсь не обнаружить моего «хонне» в этот момент. Я просто протягиваю руку и роняю мой посох так, что его металлический конец, подключенный к батареям, падает на терминал.

— Мари! Что ты сделала? — спрашивает он, будучи уже внутри меня, когда жужжание прекращается.

— Я отрезала тебе путь к отступлению, Кит.

— Почему?

Бритву я уже держу в руке.

— Это единственный выход для нас. Я даю тебе этот «джигай», мой муж.

— Нет!

Я чувствую, как он пытается захватить контроль над моими руками.

Но слишком поздно. Я чувствую, как лезвие входит в мое горло — в правильном месте.

— Безумная! — кричит он. — Ты не знаешь, что ты сделала! Я не смогу вернуться!

— Я знаю.

Когда я тяжело опускаюсь на терминал, мне кажется, что я слышу ревущий звук за моей спиной. Это Большая Волна наконец пришла за мной. Я сожалею только о том, что не добралась до последней станции, если, конечно, это не то, что Хокусай сейчас пытается показать мне — там, за крохотным оконцем, за туманом, дождем и ночью.

Ему было четырнадцать лет, когда сон стал его врагом, превратился в нечто темное и ужасное, и он начал бояться его, как другие боятся смерти. Однако это не было неврозом или одним из его таинственных проявлений. Неврозу обычно присущи элементы иррациональности, а этот страх был вызван специфической причиной и развивался так же логично, как геометрическая теорема.

Нельзя сказать, что в жизни Кройда Кренсона отсутствовала иррациональность. Совсем наоборот. Но она являлась следствием, а не причиной его состояния. По крайней мере, так он себе потом говорил. Выражаясь проще, сон был его тяжким крестом, его судьбой. Адом в рассрочку.

Кройд Кренсон окончил восемь классов школы; девятый ему окончить не удалось. Но его вины в том не было. Не первый и не последний ученик в классе. Обыкновенный мальчишка среднего роста, веснушчатый, голубоглазый, с прямыми каштановыми волосами. Любил играть с друзьями в войну, пока не кончилась настоящая война; потом они все чаще играли в полицейских и грабителей. Пока шла война, он ждал — и ждал с нетерпением — своего шанса стать летчиком-истребителем, асом, как Джет-бой. После войны, играя в полицейских и грабителей, он обычно бывал грабителем.

Кройд начал учебу в девятом классе, но, как и многим другим, ему не суждено было доучиться и до конца первого месяца: сентября 1946 года…

— Куда ты смотришь?

Он помнил вопрос мисс Марстон, хотя не помнил выражения ее лица, потому что не оторвал тогда взгляда от неба. Ребята из его класса имели привычку все чаще поглядывать в окно по мере того, как приближались заветные три часа пополудни, в этом не было ничего необычного. Но как правило, они быстро оборачивались на окрик, изо всех сил притворяясь, что слушают очень внимательно, а сами ждали спасительного звонка.

Однако Кройд не оглянулся, только ответил:

— Аэростаты.

Еще трое мальчишек и две девчонки, которым тоже было хорошо все видно, посмотрели в том направлении. Мисс Марстон стало любопытно, и она подошла к окну. Остановилась и замерла, глядя вверх.

Они находились довольно высоко, их было пять или шесть. Будто крохотные черточки в конце аллеи из облаков, а двигались так, словно были связаны друг с другом.

Неподалеку летел самолет и быстро к ним приближался. Вспыхнули в голове черно-белые кадры из кинохроники, все еще свежие в памяти. Похоже, самолет шел в атаку на тех серебристых рыбешек.

Мисс Марстон несколько секунд наблюдала, потом отвернулась от окна.

— Ладно, ребята, — начала она. — Это всего лишь…

И тут взвыла сирена. Мисс Марстон почувствовала, как плечи помимо ее воли поднялись и застыли в напряжении.

— Воздушный налет! — крикнула девочка по имени Шарлотта, сидевшая в первом ряду.

— Ничего подобного, — возразил Джимми Уокер, сверкнув скобами на зубах. — Их теперь не бывает. Война кончилась.

— Я знаю, как ревут сирены, — настаивала Шарлотта. — Всякий раз, когда было затемнение…

— Но войны больше нет! — заявил Бобби Тренсон.

— Хватит, ребята, — сказала мисс Марстон. — Наверное, просто проверяют сирены.

Но, взглянув снова в окно, учительница успела заметить маленькую вспышку огня в небе перед тем, как край облака закрыл от нее сцену воздушного боя.

— Оставайтесь на своих местах, — приказала она, потому что несколько учеников встали и двинулись к окну. — Пойду узнаю в учительской — возможно, это учебная тревога, не объявленная заранее. Сейчас вернусь. Разрешаю разговаривать, только тихо.